Меч возмездия - [24]

 – сказал в своей речи Александров. – Что был для нее Боголюбов? Он не был для нее родственником, другом, он не был ее знакомым, она никогда не видала и не знала его. Но разве для того, чтобы возмутиться видом нравственно раздавленного человека, чтобы прийти в негодование от позорного глумления над беззащитным, нужно быть сестрой, женой, любовницей? Для Засулич Боголюбов был политический арестант, и в этом слове было для нее все: политический арестант не был для Засулич отвлеченное представление, вычитываемое из книг, знакомое по слухам, по судебным процессам, – представление, возбуждающее в честной душе чувство сожаления, сострадания, сердечной симпатии. Политический арестант был для Засулич – она сама, ее горькое прошедшее, ее собственная история – история безвозвратно погубленных лет, лучших, дорогих в жизни каждого человека, которого не постигла тяжкая доля, перенесенная Засулич».

Когда Александров яркими красками воспроизвел потрясающую картину экзекуции над беззащитным заключенным, в зале судебного заседания раздалась овация с аплодисментами и криками: «Браво!» Председательствующий на процессе А. Ф. Кони вынужден был призвать публику к порядку: «Суд не театр, одобрение или неодобрение здесь воспрещается. Если это повторится вновь, я вынужден буду очистить зал».

А вот как защитник охарактеризовал мотив совершенного Засулич деяния: «„Когда я совершу преступление, – думала Засулич, – тогда замолкнувший вопрос о наказании Боголюбова восстанет; мое преступление вызовет гласный процесс, и Россия в лице своих представителей будет поставлена перед необходимостью произнести приговор не обо мне одной, а произнести его, по важности случая, ввиду Европы, той Европы, которая до сих пор любит называть нас варварским государством, где атрибутом правительства служит кнут“. Этими побуждениями и определились намерения Засулич».

Очень эффектной была концовка речи Александрова. Он сказал:

«Господа присяжные заседатели! Не в первый раз на этой скамье преступлений и тяжелых душевных страданий является перед судом общественной совести женщина по обвинению в кровавом преступлении.

Были здесь женщины, смертью мстившие своим соблазнителям; были женщины, обагрявшие руки в крови изменивших им любимых людей или своих более счастливых соперниц. Эти женщины выходили отсюда оправданными. То был суд правый, отклик суда Божественного, который взирает не на внешнюю только сторону деяний, но и на внутренний их смысл, на действительную преступность человека. Те женщины, совершая кровавую расправу, боролись и мстили за себя.

В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, – женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею, во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни. Если этот мотив проступка окажется менее тяжелым на весах общественной правды, если для блага общего, для торжества закона, для общественности нужно призвать кару закона, тогда да совершится ваше карающее правосудие! Не задумывайтесь!

Но много страданий может прибавить ваш приговор для надломленной, разбитой жизни. Без упрека, без горькой жалобы, без обиды примет она от вас решение ваше и утешится тем, что, может быть, ее страдания, ее жертва предотвратили возможность повторения случая, вызвавшего ее поступок. Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самих мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва. Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и остается только пожелать, чтобы не повторялись причины, производящие подобные преступления, порождающие подобных преступников».

В. И. Засулич присяжными заседателями была оправдана. А. Ф. Кони так описывает это событие: «Тому, кто не был свидетелем, нельзя себе представить ни взрыва звуков, покрывших голос старшины, ни того движения, которое, как электрический толчок, пронеслось по всей зале. Крики несдержанной радости, истерические рыдания, отчаянные аплодисменты, топот ног, возгласы: „Браво! Ура! Молодцы! Вера! Верочка! Верочка!“ – все слилось в один треск, и стон, и вопль. Многие крестились; в верхнем, более демократичном отделении для публики обнимались; даже в местах за судьями усерднейшим образом хлопали…»

А вот как описывает свои впечатления от процесса начальник дома предварительного заключения М. А. Фёдоров: «Я слышал многих защитников, но никто из них не говорил так сильно, так убедительно, как Александров, защитник Засулич. Впервые тогда я слышал на суде взрыв аплодисментов не только со стороны обыкновенных смертных, переполнивших зал и хоры, но и среди лиц, сидевших за судейским столом, из которых на многих виднелись звезды».

После вынесения оправдательного приговора публика носила Александрова по улице на руках. Триумф его был полный. Речь Александрова обошла не только всю русскую, но и мировую прессу. Престиж присяжных поверенных в глазах общества поднялся на небывалую высоту.

Речь Александрова высоко оценивали и его коллеги-адвокаты. Н. П. Карабчевский назвал ее «потрясающей по силе и выразительности». Д. М. Герценштейн писал, что Александров «просто превзошел самого себя. Он не защищал Засулич, он обвинял весь строй – таково было впечатление, и в этом была его сила и залог его победы». После процесса В. Засулич Александров, сразу став знаменитым, успешно осуществлял защиту по многим политическим и уголовным делам. В начале 1880-х годов в качестве присяжного поверенного он участвовал в процессе «двадцати», в котором защищал Емельянова, в процессе «семнадцати». В марте 1879 года он защищал группу евреев Кутаисской губернии, обвинявшихся в похищении и умерщвлении в ритуальных целях шестилетней девочки.