Меч короля Афонсу - [8]
Помню я, как в первый раз Афонсу собрал нас, потому что желал, чтобы каждый отряд назвал ему сей же час своего вождя. Однако наши отряды были собраны из людей, плохо знавших друг друга, одно нас объединяло — стремление идти в Святую землю, и более ничего. Никто не мог сказать с уверенностью: «Из норманнов самый доблестный этот». Или: «Из немцев самый достойный тот». Или: «Фламандцы избирают предводителем вот того». Не знали мы друг друга, и нельзя было выбрать вождей. А вернее сказать, каждый считал себя вождем. Но Афонсу был непреклонен и не желал заключать договор ни с кем, кроме вождей. А коли нет таковых, пусть их назначат немедля. Пусть назовут любых, если угодно. Да, всего теперь и не расскажешь. Придет время, и я это сделаю. Скажу одно: уже готовы были некоторые отряды отступить от намерения штурмовать город, когда король согласился предоставить крестоносцам право грабить Аль-Ужбуну. Тогда все и решилось. И вновь я надеюсь, что потомки постараются нас понять и не станут говорить, что, мол, ничего им не надобно было, кроме золота, и что заключали они договоры ради одной лишь наживы. Надеюсь я также, что в грядущие времена не повторится подобное и люди станут лучше, чем были мы. Но всему свое время, и от этого не уйти. Мы не могли быть иными.
Для переговоров с королем избрали мы двадцать человек, и обещал он от решения своего не отступать и начатое дело не бросать, что бы ни случилось. Теперь хочу сказать, сколь изобретательны были немецкие, фламандские и итальянские крестоносцы. Они придумали почти все наши военные машины, а британский отряд отличился в рукопашном бою. Страшным было кровопролитие, и не видал я прежде столь великого числа убитых за столь краткое время. Афонсу послал двух воинов, предлагая маврам перемирие. Но те стойко держались до конца, и посланники возвратились в лагерь с таким ответом: «Делай, что можешь, а мы будем поступать по воле небес». Ответ тот разгневал Афонсу, ибо, как я уже говорил, волею небес могла быть лишь воля господа нашего и никогда того, в кого верят мусульмане.
И продолжались битвы, и кровь лилась рекой, и еще больше отцов гибло на глазах у сыновей, а сыновей на глазах у отцов, и из числа христиан, и из числа мавров. Говорят, в крепости было не более 15 тысяч воинов, но трудно мне поверить в это — разве что неведомая волшебная сила воскрешала павших или ненависть противника к нам была столь велика, что сила его росла с каждым днем. С высоты крепостных стен сыпались на нашу голову проклятья, да что в том? Мало кто из нас понимал их язык.
Немцам и фламандцам удалось вырыть огромный подземный ход, протянув его до главной крепостной стены, и весь его заполнить хворостом. Вспыхнул хворост, и рухнула стена, но и тут осажденные не сдались. Между тем знали мы, что злейший враг мавров там, в самой крепости, и враг этот — голод. И болезни, губительней железа и огня, набрасывались на осажденных и разили без пощады. Тогда же решили мы пустить в дело самую большую нашу военную машину, построенную здесь на месте одним из крестоносцев, пизанским мастером. Он сделал передвижную башню, высотою в двадцать два человеческих роста, с торчащими в верхней ее части балками. На балки перелезали вооруженные воины, чтобы оттуда взобраться на зубцы самой неприступной из мавританских крепостей. С другой стороны немцы двинули вперед свои башни на колесах, а фламандцы сотрясали стены, стреляя из катапульт. Но и тогда мавры не прекратили сопротивления. Между тем они слабели, ибо закралась в их души мысль о поражении, а каждый знает, что это и есть к поражению первый шаг. Думаю, если бы Афонсу выказал нерешительность вначале, быть бы нам разгромленными. Но этот человек не отчаивается никогда и не верит, что его могут победить, как бы тяжко ему ни приходилось. Не стану я превозносить его достоинства, не в этом мой долг, не в этом обязанность. Да и неизвестны мне иные его достоинства, кроме этих двух: что не отступает он от задуманного и не сомневается никогда в силе своих воинов.
Но как не отчаяться тем, кого косит без счету война и чума, кого терзает голод и чьи дома вконец обнищали? Скажу еще, что в моем отряде нашлись такие, что насадили однажды на копья тридцать голов убитых мавров и выставили их перед стенами города, чтобы вселить страх в тех, кто еще был жив. Думаю, излишней была такая жестокость, но и на этот раз призываю потомков не судить строго наши суровые времена.
И тогда не выдержали более мавры и сдались. Никогда не забыть нам тот день, 24 числа, когда вошли мы в город. В воздухе стоял невыносимый смрад разлагающихся трупов, крови, дыма, болезни. И вновь подобает отдать должное португальскому королю — приказ его гласил: «Коли в доме мавра не сыщется более богатого имущества, щадить такового и не чинить ему зла». Но всякие люди были среди нас, и уследишь ли за всеми? И не берусь я утверждать, что в моем отряде люди были лучше или хуже, чем в других. Думаю, что все вели себя одинаково, и не в силах я описать ужасные сцены, кои видел собственными глазами, и вечно в ушах моих будут звучать вопли, что раздавались отовсюду в те два долгих дня разбоя. Кое-кто из жителей сумел бежать из города. Но мало было таких, а большая часть горожан осталась, чтобы в полной мере вкусить варварство защитников христианской веры.
