Меч и лира. Англосаксонское общество в истории и эпосе - [37]

(Беовульф, 1192–1201).

В этих описаниях подчеркивается принадлежность предмета лишь избранным героям. Пышность, великолепие дара, с одной стороны, являются мерилом подвига, материальным воплощением мужества, отваги, силы, проявленных героем в борьбе; с другой — они позволяют герою приобщиться к удаче, славе, счастью короля, сделавшего дар, и всех тех знаменитых людей, которые ранее владели этим предметом35.

Значение ценного предмета как символа достоинств персонажа — специфически героико-эпическая черта. Она распространяется как на отдельного персонажа, так и на целое племя, богатство которого определяет его коллективное достоинство: славное и могучее племя — а таков его героический идеал, и других мы не встретим в поэме — обязательно должно обладать многими сокровищами, которые являются вещественным, видимым всем проявлением его положения в окружающем мире. На этой концепции основывается и то значение, которое имеет в повествовании клад, охраняемый драконом. Неразрывно связаны гибель древнего племени и погребение клада; дракон мстит не столько в силу своей алчности — этот мотив и не упоминается в поэме, сколько потому, что покушение на клад равноценно покушению на его достоинство, умалению его героических качеств; обретение клада должно преумножить силу и славу племени геатов.

Описания предметов в поэме не только функционально значимы. Рассказчик сам любуется ими, с тонким знанием дела и очевидным удовольствием изображает тот или иной предмет. Не менее детальны и проникновенны рисунки вещей на миниатюрах рукописей англосаксонского периода — достаточно взглянуть на изображение доспехов и оружия всадников на миниатюре из рукописи XI в. (5). Не удивительно, что описания часто разрастаются, занимая до 10 и более строк. Наиболее обстоятельно изображение клада, хранителем которого был дракон: здесь перечислены десятки предметов, оружие, утварь, украшения, самоцветы, причем каждый из них охарактеризован отдельно (Беовульф, 2756–2771). Предметы, которыми наполнен эпический мир, сообщают ему живость, яркость и блеск. Причем особенно блеск и сияние, потому что в поэме чрезвычайно мало прилагательных, обозначающих цвета, но зато постоянно встречаются эпитеты «сверкающий, блестящий», глаголы «сверкать, сиять, блестеть». «Искрится» корабль, на который должны возложить тело Скильда (33), «блестят» кольчуги дружинников Беовульфа, когда они сходят на датский берег (227), блистают золотом вепри на золоченых шлемах геатов (306), «златослепящая кровля Хеорота» видна издали (310)… Предметный мир «Беовульфа» ярок, наряден, праздничен, и именно в этом обличье он героичен. Будничные, повседневные, тусклые предметы не согласуются с представлением о героике. Лишь те предметы, которые выявляют или подчеркивают различные аспекты героической сущности персонажа, лишь предметы, великолепие и прекрасные качества которых достойны героев, занимают место в эпическом мире.

Героический идеал, как мы видели, определяет внешний облик эпического мира и события, происходящие в нем. Но есть и другие свойства эпического мира, воспринимаемые на первый взгляд как нечто самоочевидное, реальное, несоотносимое с героикой эпического мира. Это пространство, занимаемое им, и время, которое в нем протекает.

Первое знакомство с эпическими произведениями англосаксов, и в частности с «Беовульфом» и «Видсидом», создает впечатление, что эпическое пространство как таковое неотделимо от пространства реального: в «Видсиде», например, упоминается огромное количество реально существовавших народов и территорий; не меньше, хотя и в менее концентрированной форме, таких упоминаний в «Беовульфе». В поэме действуют племена данов, фризов, ютов, франков, шведов. Описания местности — столь правдоподобные, как скалы датского побережья, микротопонимы типа Хреоснаберг, Хронеснес и т. д.,'—заставили не одно поколение ученых прилагать много усилий, чтобы точно локализовать место, где располагался Хеорот36, где находилось озеро— жилище Гренделя и его матери, где были селения геатов и королевский дворец Беовульфа и где, наконец, те скалы, возле которых Беовульф сражался с драконом. Неудачи таких попыток закономерны, но не из-за нечеткости и скудости описаний местности или природы. Напротив, «Беовульф» содержит едва ли не наиболее поэтичные и яркие пейзажные зарисовки в древнеанглийской литературе — достаточно вспомнить описание пути к озеру, где находится жилище Гренделя:

Дальше направились где меж утесов высокородные стези кремнистые к скалам гранитным, шли над ущельем,

к теснинам темным, кишащим нечистью…

(Беовульф, 1408–1411).

И не в поэтической условности описаний дело, а в том, что эпический мир имеет свое собственное пространство, которое, хотя и соотносится с пространством реальным, не может быть отождествлено с ним, поскольку существует как некоторая поэтическая абстракция лишь в воображении рассказчика и слушателей.

Эпическое пространство, как оно представляется англосаксонскому скопу, чрезвычайно ограниченно и мало. Самые дальние обитатели мира — финны — оказываются на таком расстоянии, которое Беовульф преодолевает, состязаясь с Брекой в плавании. Далекие и близкие земли одинаково далеки или близки — в зависимости от точки зрения рассказчика — и одинаково несоотносимы с расстояниями реальными. Поэтому Видсид с легкостью оказывается то на севере, то на юге Европы, и все народы представляются равно доступными и близкими для него.