Меч и корона - [9]

— И как тебе? — спросила Аэлита.

— На него приятно посмотреть. Он вдумчивый и благоразумный.

— Красивенький, как девушка. Так значит, твой муж защитит ради тебя твои земли, верно? — Сестрица, как всегда, не мешкала высказать свое мнение. — Как ты думаешь, под силу такое этому мальчишке?

— А почему бы и нет?

— Да он и в подметки не годится нашему отцу!

Глаза у меня так сверкнули, что она замолчала. Меня вовсе не успокаивало то, что сестра эхом отражала мои собственные сомнения и опасения. Мне нужен был сокол. Орел. Боюсь, однако, меня просватали за голубка.

— Он еще молод, — дипломатично ответила я. — Мы с ним продолжим взрослеть вместе. И я всегда буду рядом, чтобы укрепить его дух.

— Мне кажется, моя госпожа, что ваш принц еще совсем невинен, — и Бернар взял на своей лютне дерзкий аккорд.

Я чувствовала себя здесь как в осаде. Неужто недостатки Людовика видны всем также ясно, как мне самой? Надеялась, что это не так. Чтобы меня жалели — такого я не потерплю!

— Вполне возможно, что он еще девственник. Зато безупречен как рыцарь.

Я старалась блюсти невозмутимость, приличествующую повелительнице.

— А копье к бою он сможет поднять? — хихикнула Аэлита, ущипнув меня за руку.

Старая как мир шутка. Кажется, я рассмеялась вместе с сестрой.

Позднее мне стало не до смеха.

Глава вторая

— И надолго еще эта… эта церемония?

Губы недовольного принца сжались в тонкую линию.

Как было принято по столь торжественным поводам, к числу которых относится брак герцогов Аквитанских, мы собрались во входной зале дворца Омбриер. Нам полагалось возглавить процессию через всю Большую залу и дальше, до парадного стола. Людовик, похоже, отчаянно скучал; он охотно сбежал бы отсюда, отменив церемонию. Ну, так ведь не поступишь. Сегодня, в день своего венчания, мы оказались у всех на виду, и я была настороже, прислушиваясь к любой возможной насмешке, даже если бы кто-то прошептал таковую в стороне.

— Столь долго, сколько потребуется, чтобы произвести впечатление на ваших новых вассалов!

Стиснув зубы, я улыбнулась тому, кто час назад стал моим супругом, и сжала его локоть, чтобы стоял смирно. На языке у меня так и вертелись, буквально обжигая, едкие замечания. Этот франкский принц что, не понимает, какую выгоду получил от нашего брака, сколько земель теперь добавилось к его владениям? Уж, наверное, они стоят того, чтобы час-другой попировать, установить связи с подданными. Я уже не в силах была противиться желанию подробно просветить его насчет того, как важно вести дипломатические беседы за чашей вина и блюдом сочного мяса, но тут ко мне сбоку подошла Аэлита. Потянула меня в сторону.

— У нас нет времени на пустую болтовню, — заметила я ей, увидев, как Людовик без моей сдерживающей хватки готов вот-вот удрать из окружающей нас толпы.

А я еще не говорила, что все готовилось в страшной спешке? Всего лишь две недели — и вот мы уже у алтаря. Этих двух недель было больше чем достаточно, чтобы мои вассалы могли откликнуться на призыв, явиться на свадьбу и засвидетельствовать верность своему новому сюзерену. В большинстве они так и сделали — весьма неохотно, но хотя бы явили свои персоны, застывшие, с поджатыми губами. Отсутствие некоторых бросалось в глаза (особенно много пересудов вызывал граф Ангулемский), однако собралось вполне достаточно, чтобы громкими возгласами приветствовать Людовика — получив мою руку, он стал герцогом Аквитании и Гаскони, графом Пуату. После венчания мы шли по улицам: толпы народа радостно нас приветствовали, гремела музыка, под ноги нам бросали зеленые листья, — начало было вполне благоприятным, хотя телохранители Людовика тесно обступали нас. Крики горожан были отнюдь не враждебными — хотя, по правде говоря, восторга их голосам вполне могли добавить жарившиеся повсюду туши говядины и огромные бочки пива, предусмотрительно выставленные для угощения народа моим мудрым архиепископом.

Что ж, дело сделано.

За эти две недели я ни разу не видела принца, если не считать его неохотных появлений на предпраздничных приемах. Он никогда не приходил один, только в окружении своей стражи и под бдительным оком человека, который, как я поняла, направляет каждый его шаг — аббата Сюжера, правой руки Людовика Толстого. О принце я не узнала после нашей первой встречи ничего нового. Ходили слухи, что он в своем шатре целыми часами молится, преклонив колени: благодарит Бога за успех своего предприятия и молит о благополучном возвращении в Париж. Он бы наверняка не выдержал слишком длительного чествования в Бордо, так же как с трудом выносил пиры, столь любимые у нас в Аквитании.

Теперь, когда мы вернулись во дворец Омбриер на свадебное пиршество, я не спускала с Людовика пристального и сурового взора, желая, чтобы он вообще не шевелился. Не обращая внимания на шепот Аэлиты, я вернулась к клятве, которую мысленно давала самой себе. Людовик Молодой стал теперь моим господином и сюзереном, моим супругом, который имеет право требовать от меня покорности. Я бы плавно перешла от подчинения отцу к жизни под властью мужа, но я не желала быть просто бессловесной женой, которая обречена сидеть в светлице и вышивать покровы на алтарь.