Меандр: Мемуарная проза - [161]

В милиции в субботу днем пустынно, не то что позавчера. Походив по пустым коридорам, постучав в запертые двери, наткнулись на молодого человека в черной кожаной куртке. Богуславская показала журналистское удостоверение. Молодой человек спросил со сдержанным волнением: "Это вы по поводу китайцев?" Узнав, что мы не по поводу китайцев, сказал, что Жук на месте. Брезгливо принял мое заявление черноусый, в кожаной куртке Жук. От разговора о захваченной в заложники И.Н. отмахнулся: "Пусть участковый разбирается". И опять поджидали участкового Сергея Сергеича. И опять разговаривал он не веселым и почти товарищеским тоном, как после звонка Бориса, а прежним, усталым, и даже чуть более, чем в первый раз, презрительным (мундир-то и шкуру и не сняли): "Да чего вы ходите? Жива ваша бабушка". "А вы позвоните, скажите, чтобы нас сейчас впустили, чтобы хоть увидеть И.Н.", — попросили мы. Он, вздыхая и покачивая головой в смысле осуждения нашей мелкой и суетной недоверчивости, набрал номер И.Н. и сказал: "Алё, это участковый инспектор Мелехов. Ну, как у вас? — и, оборачиваясь к нам: — Вот я с ней лично поговорил". Прежде чем он успел повесить трубку, я перехватил: "Дайте мне, пожалуйста! Я хочу услышать И.Н.". Но в трубке услышал я голосок Наташи: "Я не могу ее сейчас вам дать, мы ее недавно покормили, и она теперь спит". Я подумал: "Поздравляю вас соврамши, Сергей Сергеич", — а Ольга сказала: "Ну, тут все ясно, пойдемте".

Деннис и Хайде пригласили Гандлевских ужинать, но мне все время приходилось уходить в другую комнату на звонки доброжелателей и советчиков. Звонил Алеша Алешковский, и мы договорились, что попробуем завтра прорваться к И.Н. со съемочной группой программы "Времечко".

12 апреля, Вербное воскресенье

Со съемочной группой договорились встретиться у памятника Тельману. Если выполненный в стиле колоссального тотемного столба Петр Первый Церетели лезет в глаза, даже когда кажется, что идешь в противоположную сторону, Тельману неизвестный мне ваятель придал свойство почти полной невидимости. Вот уже вторую неделю ходил я туда и обратно в нескольких метрах от монумента и до сих пор не подозревал о его существовании. Может быть, он тут стоял и двадцать два года назад, и тогда я его точно так же не замечал. Да что я! И кто-то из сопровождавших меня москвичей переспросил: "Тельману? А где он там?" Зато отовсюду на этой маленькой площади, где базарная улица Черняховского упирается в Ленинградский проспект, виден живой таджик в драном стеганом халате — он сидит на земле у дыры подземного перехода, одной рукой обнимая младенца, а другую вытянув за подаянием. За таджиком, место лазурного верещагинского фона, асфальт, мокрые автомобили мчатся по проспекту, с неба сыплется мразь, не то дождь, не то снег.

Встретиться договорились в полдень, но куда-то запропал оператор, потом звукооператор, Алеша нервничал, бегал звонить, топтались между Тельманом и таджиком до полвторого. Наконец все собрались и пошли к воротам И.Н. — Алеша, оператор, звукооператор и осветитель со своими орудиями, Л.Г. (юридическое обеспечение), Деннис и Ксения (моральная поддержка) и я, приказав себе: "Терпи". В подъезд нас впустил по домофону доктор, Наташин сосед, и спустился с седьмого этажа, присоединился к нам на четвертом. Мы хотели, чтобы с нами в квартиру к И.Н. вошел и врач. Оператор вскинул камеру на плечо, звукооператор и осветитель навесили над площадкой свои удилища. Алеша мне кивнул, я позвонил. Звонок не работает, отключен. Я постучал. Тишина. Я застучал сильнее, молотил в дверь кулаком. Тишина, а потом знакомый голосок, но с нотками воинственности: "Не пущу, мы не договаривались, вы И.Н. не сын, на похороны отца даже не приехали". Алеша стал вести переговоры с дверью: "Почему бы вам не выйти, не объяснить перед камерой свою позицию?.." Л.Г. с юридических позиций объяснила двери, почему она не имеет права не открываться. Странность, нереальность ситуации усиливалась тем, что никто, ни один человек не высунулся из других квартир на сильный шум, не пришел полюбопытствовать. Только лифтерша поднялась и, не выходя из кабинки лифта, поглядела. Росту она была невысокого, и по тому, как из-за стекол лифта торчал старухин нос, понятно было, что она поднимается на цыпочки. Потом лифт уехал вниз. Потом она поднялась еще раз. И опять спустилась, только поглядев из-за стекла на цыпочках. Людмила Георгиевна и Алеша вели переговоры с дверью довольно долго, но я почти не слушал, я был сильно испуган. Точнее сказать, я ужаснулся. Вот чему— тишине за дверью. Я молотил кулаком сильно и долго, И.Н. лежит в бывшей столовой у стенки, выходящей на лестницу. Как я заметил за эти дни, она живо реагирует на приходы, уходы, нервничает, начинает сердиться, если мешкают открыть дверь. А тут — тишина. Когда мы наконец ушли от неприступной двери и зашагали всей компанией в опостылевшую ментовку, ужас не покидал меня.

Осветитель светил, оператор жужжал камерой, звукооператор удил звук: я говорил в окошечко дежурному, что пришел сделать заявление об удержании заложника. Несколько черных кожанок с усами и милицейских мундиров пришли в приемную полюбопытствовать. Один из усачей, с приросшим к уху сотовым телефоном, которого я поначалу краешком сознания отметил как киоскера (чем-то он недотягивал до мента), сказал мундирам: "Они же все отделение подставляют". Тогда один из мундиров велел прекратить съемку. Прекратили. Мне сказали, что я должен дать объяснения участковому инспектору, но Сергей Сергеича по случаю воскресенья нет, пройдите к дежурному участковому. Телевизионщики ушли делать вторую попытку проникнуть в квартиру, а мы с Ксенией — к дежурному. Дежурный мне понравился. Это был совсем молодой милиционер. Он пригласил присесть. Он сказал, картавя: "Ну, давайте 'азби'аться". Взяв у меня паспорт, он стал разглядывать его с любопытством и даже пояснил слегка извиняющимся тоном: "Никогда еще их не видел". А потом произнес, видимо из патриотизма, не вполне понятную фразу: "У нас такие тоже начинают появляться". Пока дежурный участковый любовался американским паспортом, я разглядывал большой, на четыре письменных стола, кабинет, стараясь понять несуразное первое впечатление: что-то здесь есть от церкви. Ах вот что! На тусклом фоне два цветовых пятна: у окна, напротив входа, золотистый, как икона, портрет, а в противоположном по диагонали углу, слева от двери, большой плакат зловеще-красного цвета, как картина Страшного Суда: "Дывысь, яка кака намалевана!" Портрет был портретом Ленина, выполненным в нежно-лимонных с розовыми отбликами тонах, а на багровом плакате просматривалось существо с гитарой. Я стал рассказывать, опять с самого начала, нашу историю, вежливый милиционер записывал мои показания, задавал вопросы почти участливо, но и он один раз вдруг неумело вскрикнул: "Вы что тут, понимаете!" — и покраснел. В середине моего рассказа произошло непонятное — в кабинет вошел тот киоскер со стандартными усами на стандартном бледном личике.