Меандр: Мемуарная проза - [106]
Присоединяясь к этой иронической, абсурдистской по существу, школе, каждый приносил с собой опыт своих юношеских пристрастий, знаний. Вкладом Сергея Кулле были Кузмин и — практически вся европейская литература: Античность, Ренессанс, XVIII век, XIX век, новые поэты. Кулле не знал иностранных языков, но он прочел и сравнил такое количество переводов, что приобрел познания, достойные выдающегося компаративиста. Однажды он взял в университетской библиотеке перевод "Лузиад" Камоэнса, изданный в Москве в 1765 году. Эту книгу на протяжении двухсот лет обязаны были читать все студенты-филологи нашего университета и отвечать на экзаменах. И все ее страницы оказались неразрезанными. Сережа, не торопясь, вдумчиво читая, разрезал по мере надобности страницу за страницей… Он начал со стихов, которые и не снились таким позднейшим экспериментаторам верлибра, как Солоухин или Винокуров. Правда, в отличие от последних философические верлибры семнадцатилетнего Кулле не напечатали в "Литературной газете", а грязно обругали в университетской многотиражке. На мой взгляд, он единственный, кто в полной мере (после Кузмина) овладел у нас верлибром, у кого русский верлибр достиг силы лучших американских образцов. Как и американские поэты, Кулле пишет не метрами и строфами, а образами действительности, деталями бытия, "психологическое наклонение" стиха не опосредствовано метрикой. Но есть и очаровательное своеобразие в стихах Кулле — алогизм, сочетание несочетаемого. Если более традиционные поэты из более традиционных для русской поэзии компонентов: строфа, метрика, рифмы и т. д. — выстраивают модели мира — каждый свою, Кулле делает совершенно другое — он просто перестраивает мир по своей личной мировоззренческой парадигме. Его мир получается лучше и забавнее настоящего.
Уфлянд — самый известный из этих поэтов. Его всегда вспоминал как одного из своих учителей Бродский. Несколько раз он попадал в заграничные антологии. Уфлянд — человек, умеющий все. Он соткал гобелен. Однажды мы ночевали зимой в лесу в избе, надо было не проспать поезд очень рано, а будильника не было. Уфлянд что-то такое посчитал в уме, набрал в кастрюлю какое-то определенное количество воды, вморозил в нее большой гвоздь, укрепил кастрюлю над тазом. В требуемые пять часов утра гвоздь вытаял и загремел в таз. Уфлянд в стихах, как Зощенко в прозе, но лиричнее, слит со своим простоватым героем:
Тишина. Пахнет луком поджаренным.
Это рай в представленьи моем.
На высшем уровне стихи безотносительны к языку, на котором написаны. В языке — один слой для делового разговора, другой — для лирического излияния. Когда прозаик, хотя бы и тот же Зощенко, хочет посмеяться над неумением персонажа изливать свои чувства, он заставляет его вставлять неуместные суконные обороты в монолог. Что в стихах все по-другому, первый почувствовал Пушкин и намекнул на это своим "прозаизм — организм". Никто как Уфлянд не умеет извлекать лиризм из "прозаизма — организма".
Набрав воды для умывания
в колодце, сгорбленном от ветхости,
рабочий обратил внимание
на странный цвет ее поверхности…
Уже давным-давно замечено,
как некрасив в скафандре водолаз…
"Набрав воды для умывания, обратил внимание на цвет ее поверхности" — это протокол, "уже давным-давно замечено" — начало научной статьи. Подлинность поэзии Уфлянда в том, что он не встает на табуретку, чтобы петь стихами, а лишь слегка модулирует звучащую вокруг речь — то контрастными сочетаниями, то метрической паузой, то мягким рифмоидом вместо назойливой рифмы. (Кстати, если Бродский чему-то и научился у Уфлянда, как он любит говорить, то, скорее всего, этой свободе обращения с обыденной речью.)
Мальчиком Ерёмин писал те обязательные стихи, какие пишут в его возрасте все грамотные русские: о смерти, о непонимании окружающих, о непринятой жертве и т. п. Эту трогательную недопоэзию портила кратковременная выучка, которую Миша получил в поэтическом кружке Дворца пионеров, — там, например, учили эффектным концовкам, каламбурным по своей структуре, и Миша старательно писал об обязательном Джордано Бруно:
И носила земля обгорелый труп
вокруг золотого солнца.
"Вокруг" считалось поэтической "находкой", как тогда говорили. Все это было лишь окукливание. Заемный кокон вскоре был отброшен, и появился тот совершенно небывалый поэт, каким Ерёмин остается, меняясь очень медленно, вот уже больше сорока лет. Поэзия Ерёмина предельно недемократична. Ерёмин — это Фет. Но там, где Фет видел лист, ветку, траву, небо и слышал слово, Ерёмин видит ген, клетку, молекулу, атом, слышит индоевропейский корень. Если вы не знаете всего этого или хотя бы не догадываетесь об этих существенных штучках, стихи Ерёмина для вас бессмысленны, даже такие, где, казалось бы, все эти сложности и не поминаются.
Над сквером дом — букет вечерних окон.
Собор от мира сквером огражден.
Лист золотой намотан словно локон
На ту же ветвь, которой был рожден.
Осенний день, на грех и слезы падкий,
Молчанье и раскаянье поймет.
Оставив пепел от письма в лампадке
И в медальоне дьявола помет.
В сущности не о насекомых и химических реакциях, не о филогенезе и архитектуре, а о храме и грехе, Боге и дьяволе Ерёмин пишет всегда.
Жизнь выдающегося поэта, лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского (1940–1996) полна драматических поворотов. На его долю выпали годы бедности и непризнания, ссылка, эмиграция и громкая всемирная слава. При этом он сам, «русский поэт и американский гражданин», всегда считал главным для себя творчество, стоящее вне государственных границ. Это неразрывное единство жизни и творчества отражено в биографии Бродского, написанной его давним знакомым, известным поэтом и филологом Львом Лосевым. Подробно освещая жизненный путь своего героя, автор уделяет не меньшее внимание анализу его произведений, влиянию на него других поэтов и литературных школ, его мировоззрению и политическим взглядам.
Книга состоит из пяти разделов, в свободной, неакадемической форме раскрывающих стороны жизни и творчества поэта, которые почти или вовсе неизвестны в России. “О Пушкине и его эпохе” — “взаимоотношения” Бродского с отечественной классикой. “Поэт на кафедре” — его преподавательская и просветительская работа в США. “В Англии” — ряд бесед о русском поэте с видными британскими литераторами (И.Берлин, Дж. Ле Карре и др.). “Мемуары и заметки” — воспоминания друзей из России, Америки, Европы. “Нобелевский круг” — авторы и персонажи этого раздела: Ч.Милош, Д.Уолкот, О.Пас, Ш.Хини.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«…Митрополитом был поставлен тогда знаменитый Макарий, бывший дотоле архиепископом в Новгороде. Этот ученый иерарх имел влияние на вел. князя и развил в нем любознательность и книжную начитанность, которою так отличался впоследствии И. Недолго правил князь Иван Шуйский; скоро место его заняли его родственники, князья Ив. и Андрей Михайловичи и Феодор Ив. Скопин…».
Джон Нейхардт (1881–1973) — американский поэт и писатель, автор множества книг о коренных жителях Америки — индейцах.В 1930 году Нейхардт встретился с шаманом по имени Черный Лось. Черный Лось, будучи уже почти слепым, все же согласился подробно рассказать об удивительных визионерских эпизодах, которые преобразили его жизнь.Нейхардт был белым человеком, но ему повезло: индейцы сиу-оглала приняли его в свое племя и согласились, чтобы он стал своего рода посредником, передающим видения Черного Лося другим народам.
Аннотация от автораЭто только кажется, что на работе мы одни, а дома совершенно другие. То, чем мы занимаемся целыми днями — меняет нас кардинально, и самое страшное — незаметно.Работа в «желтой» прессе — не исключение. Сначала ты привыкаешь к цинизму и пошлости, потом они начинают выгрызать душу и мозг. И сколько бы ты не оправдывал себя тем что это бизнес, и ты просто зарабатываешь деньги, — все вранье и обман. Только чтобы понять это — тоже нужны и время, и мужество.Моя книжка — об этом. Пять лет руководить самой скандальной в стране газетой было интересно, но и страшно: на моих глазах некоторые коллеги превращались в неопознанных зверушек, и даже монстров, но большинство не выдерживали — уходили.
Эта книга воссоздает образ великого патриота России, выдающегося полководца, политика и общественного деятеля Михаила Дмитриевича Скобелева. На основе многолетнего изучения документов, исторической литературы автор выстраивает свою оригинальную концепцию личности легендарного «белого генерала».Научно достоверная по информации и в то же время лишенная «ученой» сухости изложения, книга В.Масальского станет прекрасным подарком всем, кто хочет знать историю своего Отечества.
В книге рассказывается о героических боевых делах матросов, старшин и офицеров экипажей советских подводных лодок, их дерзком, решительном и искусном использовании торпедного и минного оружия против немецко-фашистских кораблей и судов на Севере, Балтийском и Черном морях в годы Великой Отечественной войны. Сборник составляют фрагменты из книг выдающихся советских подводников — командиров подводных лодок Героев Советского Союза Грешилова М. В., Иосселиани Я. К., Старикова В. Г., Травкина И. В., Фисановича И.