И садист, и мазохист стремятся сорвать маску, разоблачая и освобождая мазохиста. Мазохист хочет демонстрации, чтобы оказаться у всех на виду, перестать действовать, сделать перерыв, нарушить игру, освободиться от бремени и ригидности, маски и театральности. Он хочет, он страждет, он вынужден любить, не любя, одного себя. До тех пор пока униженный мазохист и питающая к нему отвращение аудитория находятся в плену навязчивостей порочного круга, они не достигают того щемящего чувства стыда, который может привести к самоосознанию и самоуважению.
В известном смысле мазохист не показывает ничего, чего бы не было у каждого из нас и чего мы тоже не проявляли бы. Его отличие от нас заключается в демонстративности и желаемом парадоксальном воздействии на аудиторию. При мазохизме инсценировка оказывается исключительной, совершенной, навязчивой. Поэтому зрителей она приводит в крайнее смущение, отпугивает их и щекочет им нервы. Оказавшись вовлеченным в свою никогда не завершающуюся игру, мазохист-эксгибиционист переживает острое чувство, что его сценой становится весь мир. Он часто пребывает в состоянии театрального дионисийского неистовства, вынужденный вращаться в порочном кругу своих отношений, фантазий и сновидений. И после того как погаснут огни рампы, проклятый, он будет снова и снова проигрывать свою роль, теперь уже наедине с собой, и освистывание вновь и вновь будет эхом отзываться в театре его памяти.
Боги принимают множество обличий,
Они делают все,
Чтобы достичь своей цели.
Но то, что больше всего ожидалось,
Оказалось недостижимым.
Однако бог должен найти свой путь,
Неведомый ни одному человеку.
На этом заканчивается моя пьеса.
ЕВРИПИД. «Вакх»
