Мазохизм: Юнгианский взгляд - [40]

Душа и ее фантазии стремятся к утонченности через повторение. Посредством ритуального религиозного переживания и утонченности повторения мазохист может начать переход от навязчивости, присущей слепой необходимости, к более глубоким смыслам судьбы.

Воспринимать мазохизм, находясь в царстве Диониса, — значит воспринимать его за внешней оболочкой дионисийского сумасшествия. В этом царстве мифа и религии мы видим не столько болезнь, сколько богоявление. В наслаждении и ужасе присутствует сумасшествие; в иллюзии — истина, а в истине — бред. Дионис — это «мастер волшебных иллюзий». Бог Дионис абсолютно парадоксален, и смотреть на мир с точки зрения Диониса — значит видеть его и таким, какой он есть, и таким, каким он никогда не бывает; это значит видеть мир, с одной стороны, истинным, а с другой — иллюзорным. Бог Вина воплощает истину (in vino veritas) и иллюзию; точно так же бессвязные речи и галлюцинаторные видения сумасшедших воплощают волшебную иллюзию и глубинную истину. В каком-то смысле Сумасшедший Бог — это зеркало, отражающее наше общее подлинное сумасшествие. Мазоху в романе потребовалось зеркало, чтобы отражать истину и иллюзию сумасшествия мазохизма: самонадеянность и скромность, реальность материи и эфемерные явления. Жесткая, неподвижная «улыбающаяся маска», надетая Дионисом, является иллюзией и вместе с тем отражает правду. Царство Диониса — это царство, где правда и иллюзия соединяются вместе, и разделяет их именно сумасшествие.

Мазохизм с его парадоксальной сущностью ведет нас из области концепций в область воображения, от поверхностных проявлений (мазохистского секса и девиантного поведения) до темных глубин страсти и страданий.

Темная сторона проявления всех дионисийских форм, с которой мы внезапно сталкиваемся, свидетельствует о том, что они возникли не в поверхностной игре бытия, а в его глубинах. Сам Дионис, поднимающий жизнь до самой вершины экстаза, — это страдающий бог. Привнесенные им прорывы возникают из движений внутреннего мира, в котором он живет. Но где бы эти глубины ни обнажались, там вместе с прорывом и рождением поднимается ужас и предстают руины.

Ученые разделились во мнении: насколько буквально следует воспринимать основную черту культа Диониса — рвать на куски и поедать сырое мясо. Те, кто участвовал в дионисийских оргиях, считали это действие «смесью высшей экзальтации и высшего отвращения; это одновременно святое и ужасное исполнение ритуала и нечистоплотность, таинство и осквернение…» Дионисийское переживание поднимается из глубины души, оно является пре-вербальным, возникает до Слова и чуждо всей рациональности. Сам Дионис является чудовищем, живущем в глубинах. Из-под своей маски он смотрит на человека и протягивает ему рулетку, выигрыш в которую далеко неоднозначен: он может быть и близок, и далек от жизни или смерти. Его божественный ум совмещает противоположности. Ибо это дух возбуждения и дикости, всего живого, которое пылает и бурлит, преодолевает внутренний раскол между собой и своей противоположностью и в реализации своего желания уже поглотило этот дух. Таким образом, в этом боге соединились все земные энергии: производящая, кормящая, провоцирующая разрыв, животворная неистощимость — и разрывающая на части боль, смертельная бледность, тихая ночь былого. Он — сумасшедший экстаз, парящий над любым зачатием и рождением, и дикость этого экстаза всегда способствует приближению разрушения и смерти. Он — бьющая через край жизнь, вызывающая сумасшествие и в своей самой глубинной страсти чрезвычайно близко связанная со смертью.

Дионис, в молодости подвергавшийся преследованию и расчленению, призывает душу стать уязвимой, ранимой, распавшейся на части и испытывающей муки из-за невозможности воссоединения. Он без особых затруднений втягивает душу в темную глубину, где нет света сознательной жизни. Один из моих пациентов, протягивая мне запись мазохистской фантазии, после долгой внутренней борьбы и сопротивления в спешке выпалил, заливаясь от стыда румянцем: «Вот она. Именно за этим я пришел на терапию. Это ужасно. Это болезнь. Это прекрасно, я ее ненавижу; это моя любимая фантазия. Я не могу ее выдержать, я люблю ее. Она отвратительна. Я не хочу ее прекращать».

Такая беспорядочная череда противоречивых реакций раскрывает понятную конфликтную установку по отношению к подчинению, страданию, удовольствию, культовому поклонению, а по существу — к самой смерти. Сознающий человек страстно сопротивляется именно тому переживанию, которого больше всего страждет его душа. При подчинении в культовом поклонении неизбежно происходит капитуляция и погружение Эго в бессознательное. Это ни самоубийство, характерное для беспомощной депрессии, ни бессознательная мания невезучего человека, ни сознательное желание покончить с собой престарелого или/ и больного человека. Нет, это неизбывная жажда освобождения, дикое устремление в объятия смерти, словно лишившийся разума человек маниакально стремится в объятия возлюбленного.

Мазохизм обретает свой полный смысл и полное значение только в связи со смертью…