Мажарин - [44]

остановит. — Неужели всё, что было, ничего для тебя не значило? Правда, не значило?

— Ты не мог меня ждать!

— Мог! Ждал!

Марина зарыдала, услышав его убежденный крик.

Мажарин сорвался и стал говорить ей то, что говорить не намеревался, слишком

болезненным было признание:

— Это твои гонцы! Твое послание! Ты должна была вернуться! Вернуться! И сказать мне всё

сама! Хоть что-то объяснить! Сама! Я тебя ждал!

— После всего! Не мог!

— Мог.

— Ты не должен был меня ждать, Мажарин, не должен был! Как ты мог? После всего, что

случилось, как ты мог меня ждать? Как ты мог ждать, что

я приду? Я всё сделала, чтобы ты меня не ждал! — вскричала отчаянно, приложив

трясущуюся руку ему чуть ниже солнечного сплетения. То ли

оттолкнуть пыталась, то ли печать эту черную прикрыть, которой Мажарин шрам свой

закрасил.

Но у нее не хватит ладони, чтобы этот шрам прикрыть…

— Ждал. Все равно ждал. И хотел, чтобы ты пришла, — глухо и тихо сказал он.

Ненавидел и умирал от желания увидеть. Ненавидел и хотел, чтобы пришла.

Потому что видеть ее — как лекарство, без которых он тогда не мог нормально жить. Без

которых он задыхался от боли. А от Маринки ни уколов,

ни таблеток не было. От этой боли его ничто не могло спасти. И ненависть от озверелой

тоски не спасала. С этой болью он не мог справиться.

Печень, разорванную, ему зашили, крови пять литров перегнали. А душу кто залатает? Дыры

от потери и разочарования не зашьешь. И никто эти

раны не видел, кроме него. Никто о них не знал.

Любое воспоминание — бритва по едва затянувшимся швам. Любое напоминание о ней —

кислота разъедающая. Но, кажется, он сам ее искал,

цепляясь за все, что могло Маринку напомнить. Как долбаный мазохист себя истязал, искал

и находил, потому что ждал, что она появится. Все-таки

придет. Что-то же было между ними. Теплое, родное, человеческое.

Было же!

Она же не тварь бездушная, чтобы вот так его бросить!

Или все-таки бездушная?

Встряхнул ее за плечи. Марина зарыдала еще громче, захлебнувшись слезами. Не его крик

стоял в ушах. Собственный. Свой отчаянный безумный

крик, свои слова. Те, что Егору орала, когда просила отпустить.

Всё поплыло перед глазами, закружилось, будто снова неслась по гостиной. Падала,

вскакивала… Потом Харин… И снова этот непереносимый

тошнотворный запах собственного пота, смешанного с удушающим железистым запахом

крови. Так явно… Снова он заполнил ее всю. Всю до

отказа. Желудок, легкие, глотку, нос, рот…

Много лет забыть его не могла. Несколько лет он ее преследовал. В носу стоял. В голове. И

вот опять. Будто снова в то время, как в ледяную воду,

окунули. Искупали в собственной желчи. Невозможно горькой — не переваришь, не

проглотишь.

Воспоминания больные подкатили к горлу рвотой. Едва успела до ванной добежать и над

раковиной склониться, стало рвать. В глазах потемнело, и

в этой темноте Марина поначалу потерялась. Не понимала, откуда слышала звуки. То ли из

прошлого, то ли сейчас Мажарин ей что-то говорил.

Потом почувствовала на лице ледяную воду, и пробежавший по телу озноб вернул в

реальность. Отпустило.

Отпустило до слабости в ногах. Колени подогнулись, но Сергей удержал, подхватил на руки

и отнес на ближайший диван, в кабинет.

— Мариша, подожди, я сейчас.

Ее трясло как от холода. Хотел принести плед и согреть, но не смог отойти. Прижал к себе,

погладил по спине, подождав, пока она немного

успокоится. И самого тошнило так, что проблеваться бы. Всю муть со дна души поднял, весь

осадок. Горло им забил и легкие. Всё, что тогда

пережил, на зубах песком заскрипело.

Когда Марина немного расслабилась, ненадолго оставил ее. Принес плед и горячий чай.

Укутал плечи, она притихла, глядя на него покрасневшими

глазами.

Сел рядом и, замерев, посмотрел ей в лицо. Сквозь волну ненависти и застарелой ржавой

боли, сквозь изгибы собственной рваной души он увидел,

что стояло в ее глазах. Понял, чем звенела она. Узнал.

Потому что об этом чувстве, явственно проступающем на измученном лице, он знал всё.

Боль. Огромная. Застывшая. Залитая в нее расплавленным свинцом. Закаменелая.

Про боль он знал всё.

Какой она бывает верной. Хочешь, чтобы бросила, оставила, а она не оставляет — всегда с

тобой.

Какой ненасытной, рычащей и требовательной может быть — как страстная любовница. До

конца выжирает. Только решил, что расплатился, а она

снова приходит забирать долги.

Знал все ее отголоски. Стон. Звон. Визг. Плачь. Вой.

Можно подумать, будто что-то произошло с Мариной за то время, пока не виделись. Что-то

случилось, оставив в ней этот застывший след. Но, нет.

Она именно на него так реагировала. На его прикосновения, на его взгляд, на любое его

слово.

Коснулся щеки, и она сразу чуть отклонилась, словно не могла выносить эти еле ощутимые

касания. Положил руки на плечи, а она вздрогнула, как

от удара. Нет, она на него реагировала, на каждый жест. Сочилась этой болью.

Маринка дни считает. Только сейчас понял: она дни считает. Для нее всё, что происходит,

пытка. Думает, что выдержит, перетерпит эти десять дней

и снова будет жить, как раньше.

— Зачем ты это делаешь? — спросил, не разъясняя, о чем спрашивал.

Она поняла и выдохнула обессиленно:

— Потому что люблю тебя…

От этих негромких слов Мажарин похолодел, потеряв дар речи. Что-то липкое заполнило