Мажарин - [19]

Витя, беги…

Марина, не сдержавшись, снова громко рассмеялась и снова привлекла к ним всеобщее

внимание.

— Всё, Мажарин, пошли отсюда, с тобой невозможно на людях находиться.

— Наконец-то, — проворчал он, поднимаясь с кожаного дивана. — Только воды надо взять с

собой, а то мне точно ночью в ломы будет вниз бежать.

Они свернули в кухню, и Маринка тут же оказалась прижатой к стенке.

— Отпусти меня, пьянь озабоченная, — хохотнула, не сильно вырываясь. — До комнаты

хоть дойди.

— Сама виновата. — Куснув за подбородок, отстал от нее и взял из холодильника бутылку

минералки.

Они взбежали на второй этаж.

— Господи, как тут сексом можно заниматься, тут же стены, кажется, картонные, —

выдохнул Стэльмах и наконец закрыла дверь в комнату, отрезая

их от внешнего мира.

На самом деле ей тоже давно хотелось уединиться, занявшись любовью, но не могла отказать

себе в удовольствии немного побесить Серёжку.

— Нормально можно. Витька сейчас пойдет свою амебу среди сосен выгуливать, Арсюша

Нинку тискать, не до нас им будет. Да и похрен мне на

всех, если честно.

Не дал Маринке и в комнату пройти, зажал тут же у двери. Взял в руки лицо,

поцеловал губы, сначала тепло скользнув по щеке. И что-то

оборвалось внутри сразу, рассыпалось. Наверное, остатки терпения.

— Замучила ты меня сегодня… — громко выдохнул.

Жар ее тела сквозь одежду. Прикосновение. Поцелуй. Влажное скольжение

языков. Цепная реакция, разрушающая реальность. И в голове

помутнело. Как будто темнее стало в комнате. Но свет сейчас не нужен. Они друг друга

знают на ощупь, на звук, на запах…

— Я знаю. Я специально… — поймала ртом выдох, захлебнувшись возбуждением.

Его возбуждением.

Почему от касания губ с ума сходили, черт его знает. Но присасывались, как полоумные, и

не могли отпустить. Вцеплялись до онемения. Начинали

кусать. Мучать. Просили друг у друга еще и еще, зверея от желания. Будто пили с губ и

языка, стремясь утолить дикую внутреннюю жажду.

Романтично-медленно ни хрена, блин, не получалось.

Сжав руками и делая глубокий рваный вдох, Мажарин приподнял Марину, придавливая к

двери своим телом. Она обхватила его ногами, и от

простого, но плотного соприкосновения с ним еще в одежде голова закружилась.

— Кайфа хочу… много… — горячим шепотом.

— Прям много?

— Да. Всю тебя затрахать. Всю… — Терся раскрытым ртом о шею. Слегка вонзал зубы.

Целовал.

Марина улыбнулась. Обвила рукой его плечи. Чуть надавила пальцами на гладкую щеку,

поворачивая к себе лицо. Приникла к его рту открытыми

губами, и они замерли, еще не целуясь. А только жарко дыша друг другом — проникаясь

взаимным желанием, заражаясь общим сумасшествием.

Кайф, говорит… Еще не разделись, а уже трясло не проходящей дрожью. Ломало. И если

просто представить на секунду, что случится нечто

невообразимое и им кто-то или что-то помешает… Ей-богу, лучше сдохнуть.

Мало поцелуев. Кожа нужна. Тело голое. Вся она. Вся Маришка.

Опустил на пол. Наплевав на пуговицы, стащил с нее кофточку через голову. Подтолкнув к

кровати, прижался со спины. Скользнул руками по

плечам, по груди, вниз. Расстегнул джинсы и чуть спустил их с бедер. Надавил ладонью на

горячий живот. Медленно двинулся по бархатной коже,

на мгновение замер пальцами у края трусиков.

И еще медленнее вниз…

— Моя Мариша… — хриплым шепотом. Взрывая россыпь мурашек по спине. Кажется,

только от его голоса, от того, как он произносит ее имя, еще

немного и она кончит. — Моя красивая, горячая девочка... — Поцеловал в шею. Лизнул,

оставляя влажную дорожку от ключицы до уха.

И снова дрожь по ее спине. Приоткрытые губы, сухо утыкающиеся в щеку.

Марина плотно прикрыла веки и зажмурилась, прикусив нижнюю губу. Прильнув к

Мажарину, тяжело задышала.

Вторая рука крепко сжимала ее плечи, будто не позволяя вырваться. А она и не собиралась.

Хорошо, что держал — ног не чувствовала, словно

проваливалась. Ничего не чувствовала, кроме его пальцев, касающихся горячей влажности.

Ничего. Только бы он не останавливался.

Сергей сжал зубы от желания, сворачивающегося в паху тугой пружиной,

представляя, как войдет в нее и что почувствует. Она тугая и

напряженная. Это будет глубоко и сильно. И им обоим будет хорошо. Очень хорошо.

Твою ж мать. Как хотелось этого кайфа. С ней по-другому не назовешь. Удовольствие, оно

спокойное. А они с Маринкой всегда с ума сходили. У

них всё бешено. Ненормально. Необъяснимо. Быстро. Пугающе. Но никак по-другому. Даже

если начинали ласкаться спокойно, все равно потом

всё летело к чертям. Каждое прикосновение — как по нервам; каждый поцелуй — с дрожью;

каждый толчок в нее — с лихорадочным стоном.

Уже знал ее всю. Изучил. Понимал. Читал по звукам, по шепоту, по дрожащим губам, по

яростно выгнутому телу. И следующий стон был стоном

протеста, смешанного с легким разочарованием, когда убрал руку. Но всего лишь для того,

чтобы уложить на кровать и содрать с нее джинсы. Снял

их, навис над ней, целуя. Она начала стаскивать с него футболку и случайно чуть царапнула

кожу ногтями — по спине пробежала волна мурашек.

Пока сбрасывал свои джинсы, смотрел на нее. Марина избавилась от лифчика и

отодвинулась подальше на кровати, села на середине. Безумно

красивая. Он мог смотреть на нее вечно. Бесконечно. Всегда он бы мог смотреть на нее,