Мазарини - [30]

Как женщина она не могла командовать войсками: в XVII веке, как и в Средневековье (именно тогда родился «режим», который при Мазарини еще называли «старым»), следовали простой истине, гласившей: «Кто держит веретено, не может держать шпагу». Следовательно, необходим был «королевский наместник», а им мог быть только дядя маленького короля Гастон Орлеанский, от которого можно было ожидать всего — только не самого лучшего и не самого худшего.

В эпоху Регентства было обычным делом, когда самые разные советы сливались в один и все гранды королевства или те, кто себя таковыми почитал (в том числе парламентарии высокого ранга), «получали право входа» в объединенный совет, устремлялись туда, произносили речи, разглагольствовали, о чем-то просили, чего-то требовали. Мазарини охотно позволил бы им болтать (у королевы не хватало терпения), лишь бы они не мешали ему эффективно управлять страной вместе с регентшей и несколькими верными друзьями. Но вот вопрос: хорошо ли Мазарини взвесил бесконечные политические и финансовые притязания сей блестящей когорты, чье опасное самодовольство, слава Богу, уравновешивали никчемность и бесконечные ссоры?

Законники, особенно парижские парламентарии, снова начали заявлять, что их роль должна возрасти, поскольку регентство-де не является «полноценным правлением», и что ни один серьезный вопрос, особенно в области финансов, не может быть разрешен без их утверждения. Мы увидим, что они были способны очень далеко продвинуться в этой области и в некоторых других.

Гордая Анна Австрийская слегка презирала напыщенных «судейских крючков», вышедших из самых низов, они сильно раздражали и Людовика XIII и Ришелье. Королева полагала, что эти люди вряд ли смогут составить иную, кроме словесной, оппозицию, разве что сделают несколько неприятных заявлений. Вначале Мазарини, занятый другими делами, обращал мало внимания на эти вещи, однако, вникнув, принялся «оттачивать привычное оружие»: изысканно-льстивую вежливость, завуалированное коварство, долготерпение (в этом его никто не превзошел), классическую игру политического тактика — разделение противников и подкуп того, что зовут совестью… Тактика Джулио оказалась весьма эффективной, хотя королевская чета еще десять лет терпела неучтивые речи, неприятные высказывания и даже угрозы.

Совершенно естественно, что провинции, хорошо осознававшие свою самобытность и исключительные права, восприняли смерть короля и новое регентство как ослабление королевской власти и, конечно, налогового пресса. Некоторые вообразили, что налоги исчезли вместе с королем: в донесениях интендантов сообщалось об этих быстро рассеявшихся с помощью судебных исполнителей, явившихся вместе с солдатами, иллюзиях. Впрочем, какая проза… Все ждали мира, обнадеженные новостями из Рокруа, скорого мира, но ждали напрасно. Среди больших и малых, хотя и вполне обычных трудностей Мазарини и королеве необходимо было незамедлительно решить одну проблему: она была связана с Парижем и заключалась ни много ни мало в удержании власти и их сотрудничестве, которому постоянно угрожали интриги и заговоры. Самой опасной была «кабала «значительных», не такая уж нелепая, как может показаться на первый взгляд. Мы хотим представить вам главных действующих лиц эпохи Регентства, во всяком случае, тех, кто считал себя таковыми: дворян, министров, святош.

О важности «значительных», или О значении одной кабалы

Понять, что Мазарини мог быть обязан своим возвышением чему-то иному, нежели просто женскому капризу (в лучшем случае!), например, своим знаниям, достоинствам, создавшемуся исключительному положению, оградившему его от соперников, — вот чего не могли взять в толк (самым неглупым понадобилось десять лет) все те (или почти все), кто имел вес при дворе, в Париже и в церковных кругах. Надежда устранить итальянца и, конечно, заменить его, при необходимости, каким-нибудь олухом — вот что объединяло череду крупных великосветских дам, высокопоставленных парламентариев, прелатов и мелкую сошку, которые быстро Ронялись устраивать заговоры, сначала в атмосфере скрытой сумятицы, потом с показной храбростью и коварством (замышлялось даже заказное убийство, но некто Кампьон не отважился его совершить). «Значительными» этих людей окрестила умница и острословка Анна Корнюэль, подруга Мадлен де Скюдери и жена финансиста (само собой разумеется, мазариниста).

Это дело, о котором двадцать лет спустя кардинал де Рец вспоминал со свойственными ему остроумностью, злобностью и неточностью, о котором забыл Вольтер, а великие историки (даже Лависс) представляли не совсем точно, о котором в деталях поведали другие, в том числе такой честный человек, как граф де Сент-Олером, писавший о нем в 1827 году, так вот, это дело выглядит смехотворным и плохо организованным заговором честолюбцев, подавленным с неожиданной жестокостью.

В этом деле присутствовала ксенофобия (возбуждаемая воспоминанием об отвратительном «Коншине», то есть Кончини, фаворите Марии Медичи), быстро расползавшаяся клевета, питаемая памятью о «Букинкане» (Бэкингеме), так называемый «итальянский порок» и всякого рода инсинуации, распространявшиеся святошами. Пока святые люди, даже господин Венсан, советовали королеве проявлять сдержанность и… стыдливость, вертопрах де Бофор, сын бастарда Генриха IV, хвалился, что скоро соблазнит ее… и пытался подглядывать во время купания. Более серьезные люди пытались заменить Мазарини бывшим духовником королевы епископом де Бове Потье, которого считали вполне безобидным. Епископ был членом «Совета совести» (назначавшего епископов и многих аббатов), вместе с коллегами из Лизье и Лиможа и неизбежного господина Венсана (де Поля).