Майский цветок - [41]

Ежегодно повторялась эта мужская эмиграція, но, несмотря на это, большинство женщинъ не могло подавить нѣкоторой тревоги при мысли о безпокойствѣ и ужасѣ, которые имъ предстояли въ отсутствіе мужей.

Судохозяева были очень заняты послѣдними приготовленіями. Они приходили въ гавань осматривать свои суда, приводили въ движеніе блоки и снасти, поднимали и опускали реи, заглядывали въ глубину трюма, провѣряли запасы парусовъ и канатовъ, считали корзины и приказывали еще разъ проглядѣть сѣти.

Послѣ этого они несли свои документы въ канцелярію намѣстника, чтобы гордые и хмурые чиновники удостоили ихъ засвидѣтельствовать.

Когда около полудня Ректоръ пошелъ завтракать, онъ нашелъ у себя въ кухнѣ синью Тону, которая со слезами на глазахъ говорила съ Долоресъ. У старухи лежалъ на колѣняхъ большой узелъ; замѣтивъ сына, она обратилась къ нему съ упрекомъ:

«Такъ не годится! Отецъ не долженъ такъ поступать! Бабушка только что узнала, что маленькій Паскуало, ея внукъ, отплываетъ на «Цвѣтѣ Мая» ради морской выучки, въ качествѣ «кошки». Развѣ это благоразумно? Дитяти восемь лѣтъ, – ему бы еще грудь сосать, или, по крайней мѣрѣ, играть въ кабачкѣ около бабушки, – и его берутъ на море, какъ мужчину, изнурять трудами и подвергать Богъ знаетъ чему! Нѣтъ, – о Господи! – она этого не позволитъ. Нечего ребенку переносить такую муку; и если молчитъ мать, а отецъ затѣялъ такую жестокость, – такъ ладно! тогда будетъ спорить бабка! Она возьметъ къ себѣ ребенка, чтобы не допустить такого преступленія»…

– Пойдемъ, Паскуало, тебя зоветъ бабушка!

Но чертенокъ шалунъ, наряженный въ свой новый желтый фланелевый костюмъ, босой для пущяго изящества, въ поясѣ, обвивавшемъ его станъ до самой груди, въ черной шапкѣ набекрень, въ раздутой шаромъ блузѣ, важно расхаживалъ, подражая внушительному виду дяди Santera и дѣлая гримасы бабушкѣ, въ отместку за обиду, которую она ему наносила этими трусливыми просьбами. «Нѣтъ, онъ не желаетъ больше играть на взморьѣ. Онъ – мужчина и хочетъ плавать въ морѣ вторымъ «кошкою» на «Цвѣтѣ Мая».

Родители смѣялись дерзостямъ ребенка. «Что за чертенокъ!..» Ректоръ былъ радъ зацѣловать его до полусмерти.

Бабушка плакала, какъ будто уже видѣла своего внука умирающимъ. Но отецъ вззмутился. «Скоро ли она перестанетъ выть? Послушавъ ее, можно подумать, что этого малыша убиваютъ! Что особеннаго въ этомъ рѣшеніи? Паскуало будетъ морякомъ, какъ его отецъ и всѣ предки. He предпочитаетъ ли синья Тона, чтобы онъ сталъ бродягой? Онъ же, Паскуало, хочетъ, чтобы его сынъ былъ честнымъ и трудолюбивымъ, чтобъ онъ не боялся моря, благодаря которому люди зарабатываютъ себѣ хлѣбъ. Если, умирая, отецъ оставитъ сыну на прожитокъ, тѣмъ лучше: тогда мальчику не будетъ нужды подвергать себя опасности; но, по крайней мѣрѣ, онъ узнаетъ, что такое лодка, и его нельзя будетъ надуть… Конечно, случаются иногда несчастія; но развѣ можно воображать, что всѣ рыбаки непремѣнно тонутъ, только потому, что утонулъ покойный мужъ синьи Тоны?!»

– Да, ну-же, ну, перестаньте и не смѣшите насъ!

Но синья Тона не умолкала. «Въ нихъ во всѣхъ сидитъ дьяволъ. Это проклятое море завлекаетъ ихъ, чтобы истребить все семейство. Старуха мать не спитъ совсѣмъ. Ахъ! если бы она имъ разсказала объ ужасныхъ снахъ, которые видитъ по ночамъ. Она уже достаточно страдаетъ, когда думаегъ объ опасностяхъ, которымъ подвергается ея сынъ; и, теперь, какъ будто этого мало, должна дрожать еще за внука… Нѣтъ, нѣтъ, она не можетъ согласиться на такую штуку! Они такъ поступаютъ, чтобы уморить ее горемъ. Ахъ! если бы она ихъ такъ не любила, то перестала бы пускать къ себѣ на глаза».

Ректоръ, равнодушный къ плачу матери, сѣлъ за столъ къ дымящейся кастрюлѣ: «Старушечьи страхи! Ну, Паскуало, садись ѣсть!»

Чтобы покончить съ этимъ хныканьемъ, онъ спросилъ, что у матери въ узлѣ.

Синья Тона снова начала плакать: «Очень печальная вещь для подарка! Въ прошлую ночь, когда заботы разогнали у нея сонъ, она собрала всѣ свои сбереженія, – пустяки, конечно, – чтобы сдѣлать подарокъ сыну. Вотъ она и принесла этотъ подарокъ: спасательный поясъ, который купила черезъ одну знакомую у машиниста одного англійскаго парохода».

И она показала что-то въ родѣ огромнаго панцыря изъ пробковыхъ полосъ, который складывался съ особенной гибкостью.

Ректоръ смотрѣлъ, улыбаясь. «Вотъ это хорошо! Какихъ чудесъ не выдумываютъ! Онъ слыхалъ объ этихъ поясахъ и радъ имѣть такой, хотя плаваетъ, какъ тунецъ, безо всякихъ снарядовъ».

Восхищаясь подаркомъ, какъ ребенокъ, онъ бросилъ завтракъ и хотѣлъ тотчасъ-же примѣрить поясъ, забавляясь этою толстою оболочкою, которая придавала ему видъ тюленя и стѣсняла дыханіе.

«Большое спасибо! Съ этимъ невозможно утонуть; зато непремѣнно задохнешься… Синья Тона можетъ быть спокойна: онъ возьметъ поясъ съ собою въ лодку». И онъ бросилъ на полъ пробковый панцырь. Ребенокъ схватилъ его тотчасъ же, укутался въ него съ большимъ трудомъ такъ, что снаружи торчали тоіько голова и конечности, и сдѣлался похожимъ на черепаху, заключенную въ свой щитъ.

Послѣ завтрака пришелъ Антоніо. У него была перевязана рука. «Этимъ же утромъ его ударили». Онъ сообщилъ объ этомъ такимъ тономъ, что братъ, боясь быть нескромнымъ, не сталъ его разспрашивать: этотъ полоумный, навѣрно, опять напроказилъ, затѣялъ глупую ссору въ кабакѣ.