Майор Барбара - [50]

Барбара. Вы знаете, что власти у вас не будет, у него само­го тоже нет власти.

Казенс. Знаю, я не о себе хлопочу. Я хочу власти для всего мира.

Барбара. Я тоже хочу власти для всего мира, но это должна быть власть духа.

Казенс. Я думаю, что всякая власть есть власть духа: эти пушки сами собой стрелять не станут. Я пытался добить­ся власти духа, обучая греческим вокабулам. Но мир не расшевелишь мертвым языком и мертвой цивилизацией. Людям нужна власть и не нужны вокабулы. А той властью, которая идет отсюда, может вооружиться каждый.

Барбара. Власть поджигать дома, где остались одни жен­щины, власть убивать их сыновей и взрывать на воздух мужей?

Казенс. Вы не властны творить добро, если не творите зла. Даже материнское молоко вскармливает злодеев наравне с героями. Той силой, которая взрывает людей на воздух, никогда так не злоупотребляли, как силой духа, во­ображения, поэтической и религиозной силой, которая порабощает душу человека. Как преподаватель греческо­го я давал интеллигенту оружие для борьбы с народом. Теперь я хочу дать народу оружие для борьбы с интелли­генцией. Я люблю народ. Я хочу вооружить его для борьбы с адвокатами, врачами, священниками, литерато­рами, профессорами, художниками, политическими дея­телями, которые, став у власти, проявляют больше дес­потизма и разрушительных наклонностей, чем сумасшед­шие, негодяи и самозванцы. Я хочу власти достаточно доступной, чтобы ею могли овладеть люди из народа достаточно сильной, чтобы принудить умственную оли­гархию отдать свои таланты на общую пользу.

Барбара(указывая на снаряд). Разве нет власти выше этой?

Казенс. Есть, но эта власть может уничтожить высшую, как тигр может уничтожить человека; поэтому человек дол­жен захватить сначала вот эту власть. Я понял это во время последней войны Турции с Грецией. Мой лю­бимый ученик уехал сражаться за Элладу. Моим про­щальным даром ему был не экземпляр «Республики» Платона, а револьвер и сотня андершафтовских патро­нов. Кровь каждого турка, которого он убил,— если он вообще кого-нибудь убил,— падет на мою голову так же, как и на голову Андершафта. Этот поступок пред­определил мою судьбу. Вызов вашего отца довершил де­ло. Посмею ли я объявить войну войне? Посмею. Дол­жен объявить. И объявлю. А теперь — все между нами кончено?

Барбара(тронутая тем, что он явно боится ее ответа). Глупый мальчик. Долли! Разве это возможно?

Казенс(вне себя от радости). Значит, вы... вы... вы... О, где мой барабан? (Размахивает воображаемыми палочками.)

Барбара(сердясь на его легкомыслие). Берегитесь, Долли, бе­регитесь! О, если б можно было уйти от вас, от отца и от всего этого! Если б мне крылья голубки, я улетела бы на небеса!

Казенс. И оставили бы меня?

Барбара. Да, вас и всех других своевольных и непослушных детей человеческих. Но я не могу. Я была счастлива в Армии спасения один короткий миг. Я ушла от мира в рай энтузиазма, в экстаз молитвы и спасения душ, но как только у нас вышли деньги, все свелось к Боджеру: это он спасет наших людей, он и Князь тьмы — мой папа. Андершафт и Боджер — их рука достает везде: когда мы кормим голодного, то кормим их хлебом, потому что другого хлеба нет; когда мы лечим больного, то лечим в больницах, которые учреждены ими; если мы отворачиваемся от церквей, которые построены ими, то лишь для того, чтобы преклонить колени на улице, которая вымо­щена ими же. До тех пор, пока это будет продолжаться, от них никуда не уйдешь. Игнорировать Боджера и Андершафта — значит игнорировать жизнь.

Казенс. Я думал, что вы решили игнорировать оборотную сторону жизни.

Барбара. Оборотной стороны нет — жизнь едина. Я готова вынести все дурное, что выпадет мне на долю, будь это грех или страдание. Я желала бы, чтобы вы избавились от мещанского образа мыслей, Долли.

Казенс(ахает). От мещанского... Выговор! Выговор мне! От дочери подкидыша!

Барбара. Вот почему я не принадлежу ни к какому классу, Долли: я вышла прямо из сердца народа. Если б я была мещанкой, я повернулась бы спиной к отцу и его профес­сии и мы с вами зажили бы в какой-нибудь студии, где вы читали бы журналы в одном углу, а я играла бы Шу­мана в другом; оба в высшей степени утонченные и со­вершенно бесполезные люди. Я скорее предпочла бы ме­сти это крыльцо или служить кельнершей у Боджера. Знаете, что случилось бы, если бы вы не приняли предло­жения папы?

Казенс. Хотел бы знать! .

Барбара. Я бы вас бросила и вышла замуж за того, кто принял бы это предложение. В конце концов, у моей ма­тери больше здравого смысла, чем у всех вас, вместе взятых. Я почувствовала то же, что и она, когда увидела этот город: он должен быть моим, я не буду в силах с ним расстаться никогда, никогда; только ее здесь ув­лекли дома, кухни, скатерти и посуда, а меня — человече­ские души, которые нуждаются в спасении; не слабые ду­ши в истощенных телах, проливающие слезы благодар­ности за кусок хлеба с патокой, а сытые, задиристые, чванные люди, которые умеют постоять за свое достоин­ство и за свои маленькие права и думают, что мой отец им обязан тем, что они нажили ему столько денег,— впрочем, так оно и есть. Вот где действительно нуждают­ся в спасении. Отец уже никогда не бросит мне упрека, что мои обращенные подкуплены куском хлеба.