Майлз Уоллингфорд - [62]
Отец рассказал мне о воле Грейс, о том, что в память ее любви мы должны принять какие-то дары. Право, в этом нет нужды, но воля ее для нас священна. Мне бы искренне хотелось, чтобы они стоили не так дорого, ибо те две пряди волос, которые хранятся у меня (одну я приберегла для тебя), мне дороже всех бриллиантов и прочих драгоценностей. Но, поскольку речь все-таки идет о вещах, я хочу попросить тебя в память о Грейс подарить мне жемчужины, которые ты преподнес ей, когда вернулся с Тихого океана. Я, конечно, не имею в виду роскошное ожерелье, предназначенное для той, которая однажды станет милее твоему сердцу, чем кто-либо из нас, а дюжину-две жемчужин поскромнее, которые ты при мне поднес твоей сестре в Клобонни. Они достаточно ценны сами по себе и поэтому отвечают воле Грейс, к тому же я знаю, что они были ей очень дороги, как твой подарок, дорогой Майлз. Ты, конечно, не станешь думать, будто от этого я буду меньше ценить их. Я знаю, где они лежат, поэтому я отправлюсь в Клобонни и возьму их, так что тебе больше нет нужды беспокоиться о памятном подарке для меня. Если ты не возражаешь против моего предложения, я подтверждаю его получение».
Я не знал, что и думать. Даря жемчуг Грейс, я хотел преподнести равноценный и Люси, но тогда она отказалась принять его, а теперь просила те самые жемчужины, но ведь они не стоили, в сущности, и половины суммы, которую, как я сообщил мистеру Хардинджу, Грейс просила меня потратить на покупку подарка. Как объяснить это горячее желание обладать теми жемчужинами (мне казалось, оно слышалось в ее словах)? У Грейс было много разных других украшений, которые стоили дороже и которые она надевала гораздо чаще. Признаться, мне захотелось уговорить Люси принять мое ожерелье в память о Грейс, но, немного поразмыслив, я пришел к заключению, что такая попытка безнадежна. Возражать против желания милой девушки взять жемчуг Грейс я, разумеется, не стал, но в то же время вознамерился купить еще что-нибудь, дабы в точности исполнить желание сестры.
Вообще говоря, письмо Люси наполнило меня необычайной, тихой радостью. Я решил ответить на него и отослать свой ответ обратно с портовым лоцманом. Надо мной не было судовладельца, который бы озабоченно следил за передвижениями корабля, у меня больше не было сестры, которая беспокоилась обо мне, и к кому, как не к Люси, верному и преданному другу, мог я, покидая родные пределы, обратить слова прощания? Я позволил себе хотя бы так называть про себя Люси, и даже за ее дружбу я цеплялся подобно тому, как матрос с потерпевшего крушение корабля отчаянно хватается за последнюю доску, которая еще плавает на поверхности воды.
Четвертое письмо, к моему изумлению, было подписано Джоном Уоллингфордом и послано из Олбэни. Направляясь домой, он добрался до города и черкнул мне пару строк, чтобы известить меня о том. Я привожу его послание полностью:
«Дорогой Майлз!
Я уже здесь и с сожалением узнал из газет, что ты все еще не сдвинулся с места. Помни, дорогой мой мальчик, что сахар может растаять. Пора тебе отправляться в путь, я говорю это для твоего блага, а не для себя, ведь тебе хорошо известно, что у меня есть достаточное обеспечение. Смотри, цены могут упасть, и тот, кто поторопится, может сорвать куш, а кто будет копаться, тому придется брать, что дают.
Главное, Майлз, не вздумай изменять свое завещание. Теперь все устроилось между нами именно так, как должно, и я не люблю перемен. Я твой наследник, а ты — мой. Твой поверенный Ричард Харрисон, эсквайр, — человек весьма почтенный и подходит как нельзя лучше для того, чтобы быть хранителем нашей тайны. Я оставляю ему многие мои бумаги — когда мне понадобился советник, я тоже обратился к нему и с тех пор он мой верный помощник, и он так крепко взялся за Гамильтона, что последнему приходится несладко. Однако он занимается этим в качестве советника, а не адвоката.
Прощай, мой дорогой, мы оба Уоллингфорды, и мы с тобой ближе по крови, чем другие родственники, носящие это имя. О Клобонни можно не беспокоиться, пока оно в твоих или моих руках, да и о нас с тобой можно не беспокоиться, пока у нас есть Клобонни.
Любящий тебя кузен Джон Уоллингфорд».
Признаюсь, вся эта беспокойная суета вокруг Клобонни начинала тревожить меня, и я уже сожалел о своих честолюбивых замыслах или, вернее, опрометчивости. Отчего я не довольствовался привычной для меня стезей капитана судна и судовладельца, предоставив исполнять роль купца тем, кто лучше разбирается в этом ремесле?
Я прошел к шлюпке, и мы добрались до «Рассвета». У Марбла все было готово, ждали только меня, и через десять минут якорь всталnote 50, а еще через десять минут он был взят на кат и на фиш; прилив только начался, и «Рассвет» пустился к выходу в залив, подгоняемый легким юго-западным ветром. Так как судно вел портовый лоцман, мне оставалось только спуститься в каюту и написать всем ответные письма. Я написал даже государственному секретарю, которым в то время был сам Джеймс Мэдисон
