Майлз Уоллингфорд - [50]

— Полагаю, ты снова отправишься в плавание, как только твое судно будет готово к походу, кузен Майлз, — начал он, когда нам принесли вино и фрукты. — Торговля нынче кипит, и ленивый рискует упустить блестящие возможности.

— Золото больше не имеет для меня притягательной силы, кузен Джон, — хмуро заметил я. — Теперь у меня больше денег, чем мне необходимо при моих потребностях, и, поскольку я, вероятно, никогда не женюсь, не вижу смысла в том, чтобы пытаться добыть еще больше. Все же я выйду в море на своем судне, как только это станет возможным. Я не хотел бы провести все лето здесь, да и море я люблю. Да, да, я должен поехать куда-нибудь в Европу, и немедленно. Это самое разумное из того, что я могу предпринять.

— Вот это здорово, это по-мужски! Уоллингфорды не привыкли хандрить, и ты, я вижу, пошел в нашу породу. Но почему ты считаешь, что никогда не женишься, Майлз? Твой отец был моряком, но ведь он женился и, как я понимаю, вовсе не жалел о том.

— Мой отец был счастлив в семейной жизни, и, если бы я следовал его примеру, я бы, конечно, тоже должен был жениться. Тем не менее я чувствую, что мне суждено прожить жизнь холостяком.

— Что же в таком случае будет с Клобонни? — прямо спросил Джон Уоллингфорд.

Я не мог сдержать улыбки — ведь я считал его своим наследником (хотя по закону предпочтение следовало отдать более близким родственникам, пусть бы и носящим другую фамилию), но Джон, будучи намного старше меня, вероятно, и помыслить не мог, что меня переживет.

— Я составлю новое завещание, как только окажусь в городе, и оставлю Клобонни тебе, — искренне и твердо отвечал я, ибо эта мысль пришла мне в голову в ту самую минуту, когда я увидел его. — Кто, как не ты, имеет все основания претендовать на наследование Клобонни, и, если ты переживешь меня, оно будет твоим.

— Майлз, это мне нравится! — воскликнул кузен с редкой непосредственностью, протягивая мне руку и сердечно сжимая мою. — Ты совершенно прав; я должен наследовать это имение, если ты умрешь бездетным, пусть даже после тебя останется вдова.

Это было произнесено самым непринужденным образом и согласовывалось с моими намерениями, поэтому его слова не столько задели, сколько удивили меня. Я знал, что Джон Уоллингфорд любил деньги, а, поскольку все люди весьма привязаны к ценностям материальным, это свойство неизменно ведет к тому, что они позволяют сей привязанности брать власть над ними. Мне просто не хотелось бы, чтобы мой родственник вот так, в лоб, говорил о своих побуждениях, хоть это никоим образом не поколебало меня — я остался при своем намерении.

— Ты охотно советуешь своим друзьям жениться, а сам не спешишь подать им пример, — сказал я, желая переменить тему разговора. — Тебе, должно быть, за пятьдесят, а ты все еще холостяк.

— И останусь им до конца дней своих. Было время, когда я, наверное, женился бы, будь я побогаче, а теперь, когда я достаточно богат, меня занимают другие вещи. Однако это не причина отказывать мне в наследстве, пусть я и не доживу до таких лет, чтобы воспользоваться им. Все равно — это собственность семьи, и она не должна уйти из нее. Я опасался, что, если твой корабль погибнет где-нибудь в океане или ты умрешь от какой-нибудь заморской лихорадки, которую часто подхватывают путешественники, имение достанется женщинам и в Клобонни больше не будет ни одного Уоллингфорда. Майлз, я очень рад, что этой собственностью владеешь ты, но я буду весьма огорчен, если узнаю, что она перешла к кому-то из этих Хейзенов, Морганов или Вандер-Шампов. — Джон упомянул имена детей многочисленных миссис Уоллингфорд, моих теть или двоюродных бабушек и его кузин. — Кто-то из них, может быть, ближе тебе, но никто из них не привязан к Клобонни так, как я. Это земля Уоллингфордов, и она должна остаться ею. Я невольно рассмеялся, и мне даже захотелось продолжить разговор, чтобы лучше понять характер моего родственника.

— А если никто из нас не женится, — сказал я, — и мы оба умрем холостыми, что станет тогда с Клобонни?

— Я все это обдумал, Майлз, и вот что я скажу тебе. Если так случится и на свете больше не останется ни одного Уоллингфорда, то, по крайней мере, никто из Уоллингфордов не будет чувствовать себя уязвленным оттого, что какой-то Вандер-дюндер-Шамп, или как там еще называют этих голландцев, живет в доме его отца, и никому от этого хуже не станет. Но, кроме нас с тобой, есть еще Уоллингфорды.

— Вот это новость; я-то думал, что мы двое — последние.

— Это не так. После Майлза Первого осталось двое сыновей — старший, наш предок, и младший, который переехал в Нью-Джерси, его отпрыски живы по сей день. В конце концов, тот из нас, кто останется в живых, может отправиться туда на поиски нашего наследника. Но не забывай, у меня больше прав, чем у этих пуритан из Нью-Джерси, кем бы они ни были.

Я заверил моего родственника, что у него, вне всякого сомнения, больше прав, и переменил тему беседы, ибо, по правде говоря, его речи стали раздражать меня. Извинившись перед ним, я ушел в свою комнату, а Джон Уоллингфорд, как он заявил, отправился на прогулку по владениям своих предков, чтобы произвести их осмотр более критически, чем он мог позволить себе до сих пор.