Майлз Уоллингфорд - [37]

Я вспомнил о золоте, которое милая девушка заставила меня принять, когда я впервые отправился в плавание, и мне захотелось стать перед ней на колени и назвать ее «благословенной».

— Но ведь от этого ты не стала меньше любить и уважать Люси, не так ли, сестра? Нет, не отвечай, долгие разговоры, должно быть, утомляют тебя.

— Вовсе нет, Майлз. Говорить мне не трудно, да и говорю я очень мало, разве могу я ослабеть от короткой беседы? Если я выгляжу уставшей, то только потому, что наш разговор взволновал меня. Мы много, очень много говорим с милой Люси, которая выслушивает меня с еще большим терпением, чем ты, брат!

Я понимал, что она отнюдь не желала упрекнуть меня, эти слова она произнесла потому, что хотела и не могла говорить со мной о неведомом будущем, занимавшем ее воображение. Однако поскольку она казалась спокойной, я был не прочь побеседовать с ней, если только она не станет толковать о вещах, которые могли растревожить ее. Разговор о посмертном уповании, напротив, подействовал на нее возбуждающе, и я больше не противился ее желанию говорить на другие темы.

— Ты ведь не стала меньше уважать Люси оттого, что она не хочет чувствовать себя никому обязанной? — снова спросил я.

— Ты же знаешь, что этого не может случиться, Майлз. Люси — милая, прекрасная девушка; чем ближе узнаешь ее, тем больше начинаешь уважать. Я с чистым сердцем благословляю Люси и молюсь за нее; все же я хотела бы, чтобы ты не говорил о моей просьбе ни ей, ни ее отцу.

— Едва ли Руперт утаит такое от столь близких и дорогих ему людей.

— Пусть Руперт сам решит, как ему следует поступить. Поцелуй меня, брат; сегодня больше не ищи встречи со мной, ибо мне о многом нужно поговорить с Люси; завтра мне предстоит весьма трудная встреча. Храни тебя Господь, мой дорогой, мой единственный брат!

Я оставил ее, когда появилась Хлоя, и, пройдя по длинному коридору, ведущему в комнату, которую я приспособил под свой личный кабинет, встретил Люси у двери последнего. Я заметил, что она плакала; когда я вошел в комнату, Люси последовала за мной.

— Что ты думаешь о ней, Майлз? — спросила милая девушка голосом глухим и печальным: видимо, она и сама знала, что услышит в ответ.

— Мы потеряем ее, Люси; да, Господу угодно призвать ее к Себе.

Даже если бы вся жизнь мира зависела от одного моего усилия, я и тогда не смог бы больше выговорить ни слова. Чувства, которые я так долго сдерживал в присутствии Грейс, вырвались наружу, и мне не стыдно признаться, что я плакал и всхлипывал, как ребенок.

Какую доброту, женственность, ласку явила Люси в ту горькую минуту. Она ничего не говорила, хотя мне кажется, я слышал, как она прошептала: «Бедный Майлз! Бедный милый Майлз!.. О, какой удар для брата!.. Господь не оставит его!» — и другие подобающие случаю слова. Она взяла мою руку в свои и сердечно сжала ее, две или три минуты держала так, затем склонилась надо мной, как мать над постелью больного ребенка, когда тот погружается в сон; словом, походила скорее на фею, сострадающую горю, чем на равнодушную свидетельницу. Спустя месяцы, размышляя о том, что произошло тогда, я подумал, что Люси совершенно забыла себя, забыла свои печали, свою скорбь о Грейс в искреннем стремлении утешить меня. Но такова была ее натура, самая ее суть — жить самозабвенно, жить ради тех, кого она ценила и любила. В эту минуту Люси отбросила сдержанность, которую возраст и жизненный опыт сообщили ее манерам, и вела себя просто и непринужденно, как в прежние времена, до того дня, когда я отправился в плавание на «Кризисе». Правда, поначалу я был слишком взволнован, так что не уловил всех подробностей той встречи, но я хорошо помню, что, прежде чем уйти к Грейс — сестра просила ее к себе, — Люси ласково преклонила свою голову на мою и поцеловала кудри, которыми природа так щедро наградила меня. Я тогда подумал, что три года назад, то есть до ее знакомства с Дрюиттом, Люси, пожалуй, поцеловала бы меня в лоб или в щеку.

Прошло немало времени, прежде чем я полностью овладел собой; тогда, согласно просьбе сестры, я развернул ее письмо к Руперту и внимательно прочитал его два раза подряд, даже не прервав чтения, чтобы поразмыслить над его содержанием. Вот это письмо:

«Мой дорогой Руперт,

Господь по своей безграничной и непостижимой премудрости пожелал призвать меня к Себе, и, когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет с вами. Пусть мой уход, сия видимая утрата, не печалит тебя, мой друг, ибо я со смирением уповаю на великое милосердие Спасителя, искупившего Своей жертвой грехи наши. Я не могла быть счастлива в этой жизни, Руперт, и по милосердию Своему Господь призывает меня в лучший мир. Мне больно расставаться с твоим прекрасным отцом, с нашей драгоценной и заслуженно любимой Люси и с милым, дорогим Майлзом. Это последняя дань, которую я плачу миру сему, и я надеюсь, мне простится эта моя привязанность, ведь я люблю их чистой любовью. Во мне живет пылкая надежда, что моя смерть послужит благу моих близких. Поэтому, и только поэтому, возлюбленный Руперт, я хочу, чтобы ты помнил о ней. Что до прочих, то пусть о ней забудут. Ты не >мел справиться со своими чувствами, а я ни за что на свете не стала бы твоей женой, не будучи уверенной, что твое сердце всецело принадлежит мне. Я молюсь ежедневно, почти ежечасно, — следы слез явно проступали в этой части письма, — за тебя и Эмили. Обвенчайтесь и будьте счастливы. Она милая девушка, судьба предоставила ей блага, которые Клобонни не может дать и которые сделают тебя счастливым. Дабы ты мог иногда вспоминать обо мне, — бедная Грейс не видела противоречия в своих словах, — Майлз передаст тебе скромное наследство, которое я оставляю тебе. Примите его с Эмили. Мне искренне хотелось бы, чтобы оно было гораздо больше, но ты видишь, что я имею чистые намерения, и поэтому простишь недостаточность суммы. Хоть она и мала, я надеюсь, благодаря ей ты вскоре сможешь вступить в брак, а в остальном ты можешь положиться на Люси с ее прекрасной душою.