Майкл Джексон. Добро пожаловать в Неверлэнд - [44]

С помощью кисти и красок он становится совсем другим человеком, совершенно неузнаваемым. Каждая черта его лица изменена. Майкл пребывает в таком восторге, что просит гримеров научить его накладывать правильный грим.

– Где, черт возьми, гример Страшилы?! – кричит режиссер картины спустя пару недель после начала съемок.

– Она приходит к девяти, – бросает пробегающая мимо девушка-ассистент.

– А кто тогда грим Страшиле сделает, он что, сам должен часами страдать? – кричит режиссер, распахивая дверь съемочного трейлера. Там перед зеркалом Майкл сосредоточенно раскрашивает себе нос.

– Все нормально, мне это нравится, – спокойно отвечает Майкл Сидни Люмету.

В этом трейлере Майкл проводит больше всего времени. Он самостоятельно накладывает себе сложный грим, а иногда начинает примерять себе другие образы. Он надевает парики, примеряет пластический грим, приклеивает накладные усы и бороды. Его совершенно очаровывает это занятие. С помощью всех этих штук можно полностью избавиться от всего, что в себе ненавидел Майкл, – от собственного лица.

«Я всегда представлял себе, что буду играть в фильмах этакого элегантного героя, но грим, костюм и общение со съемочной группой в Нью-Йорке показали, какие чудеса может творить кинематограф. Мне всегда нравились фильмы Чарли Чаплина, а ведь за ним не замечалось ничего сверхэлегантного в дни немого кино. И мне захотелось взять что-то от его героев для моего Страшилы. В его костюме мне нравилось все – от угольно-черных ног до носа цвета помидора и устрашающего парика. Я даже сохранил белый в оранжевую полоску свитер и выступал в нем во время проката картины годы спустя».

(Майкл Джексон)

На площадке Майкла все вскоре начинают считать странным, чудаковатым ребенком-вундеркиндом. Ему уже исполнилось восемнадцать, на площадке полно людей младше этого возраста, но главным ребенком все равно все считают Майкла. Он гениально справляется со всеми поставленными задачами, имеет странное пристрастие к накладыванию грима (самому ненавистному всеми актерами процессу), но при этом почти во всем демонстрирует абсолютную беспомощность. В середине дня к нему приходит Ла Тойя и приносит обед в пластиковом контейнере, при этом в те разы, когда девушка не может прийти, Майкл просто остается без обеда. Ему просто страшно пойти в ближайшую закусочную или подойти к буфету, где всегда можно съесть пару бесплатных бутербродов и выпить горячий кофе. Иногда Майкл демонстрирует какие-то поразительные знания в определенной области, но иногда говорит полную чушь. В своей автобиографии он вспоминает, как на первой же сцене никак не мог правильно произнести цитату одного философа, которого он все время называл Сокрут. В первый раз это вызывает легкие смешки.

– Стоп. Начни сначала и скажи нормально, – кричит режиссер.

Все повторяется. Майкл уже без запинки произносит цитату Сокрута. Теперь уже вся площадка, включая операторов, смеется непонятно над чем. Работа стопорится, а Майкл продолжает висеть на шесте. В этой сцене он изображает пугало, над которым потешаются вороны. Сейчас он висит на шесте в сложном гриме и не имеет никакой возможности шевелиться, а все вокруг потешаются над ним.

– Сократ. Правильно – Сократ, – говорит кто-то внизу. Майкл опускает голову и видит перед собой темнокожего мужчину, который не смеется, но подбадривающе улыбается ему. – Квинси Джонс меня зовут, буду рад как-нибудь с тобой поработать, Майкл, – говорит он на незаданный вопрос Майкла.

Еще минут пять все продолжают смеяться, а затем все же удается отснять никак не получающуюся сцену.

Несмотря на периодически возникающие трудности, Майкл с видимым удовольствием постигает азы новой для себя профессии. Несколько сотен человек вынуждены буквально дневать и ночевать на площадке. Конечно, массовка меняется, но пятьдесят главных человек на площадке (операторы, режиссеры, ассистенты, актеры, гримеры) действительно живут здесь. За очень короткое время они как будто становятся семьей. Это очень захватывающий процесс. Да еще к тому же можно изводить тонны грима в свое удовольствие. Иногда в свободное от съемок время Майкл приклеивает себе усы и бороды, а затем выходит в таком виде на улицу. Посматривают на него странно, но никогда не узнают. Это кажется чертовски забавным.

Съемки заканчиваются в самый канун Рождества. Все вокруг очень обеспокоены тем, чтобы встретить Рождество уже дома и с семьей, поэтому финальные эпизоды снимают второпях. Майкл и Ла Тойя совершенно не беспокоятся обо всем этом. Они никогда не отмечали главный праздник страны, да и домой возвращаться им совсем не хочется. Тем не менее Джозеф осведомлен о том, что съемки закончены, а группа уже давно ждет Майкла, чтобы начать запись нового альбома.

Пока Майкл был в Нью-Йорке Джозефу удалось убедить Рона Алексенберга предоставить им свободу творчества хотя бы для одного альбома. Отец Майкла вполне аргументированно объяснил продюсеру, что раз уж первые два альбома, сделанные полностью по указке лейбла, провалились, может, пора дать свободу Джексонам делать то, что они считают правильным. По большому счету, на лейбле их действительно уже считают второсортной группой, которая отыграла свои лучшие хиты в Motown и пришла к ним тихо умирать в безвестности, так что никто особенно не возражает. Сотню тысяч экземпляров купят старые фанаты, а на большее и рассчитывать глупо. Уолтер Етникофф еще надеется пока на Майкла и его сольный проект, но Джексоны его уже совершенно не интересуют.