Майк Хаммер и Артур Берин-Гротер - [36]

— Можно посмотреть?

— Конечно, пойдемте.

Мы поднялись на четвертый этаж. Здесь сторож остановился и включил свет в коридоре.

— Комната 209.

Дверь была заперта. Парень поколдовал над выключателем, и комната осветилась.

Кто-то убирался отсюда в такой спешке, будто за ним по пятам гнался дьявол. На полу, покрытом паутиной, валялись пленки и негативы. Занавесей на окнах не было, но толстый слой грязи надежно защищал от солнечных лучей. И повсюду тончайшей пудрой лежал гипосульфит.

Я поднял несколько фотографий: парочки, гуляющие под ручку; парочки на скамейках парка; парочки, выходящие из бродвейских театров. На обратной стороне снимков карандашом были проставлены номера.

Боковую стену занимал стеллаж е выдвижными ящиками. На одном было написано: «Нэнси Сэнфорд». Там лежали квитанции и смятая записка напоминание заказать пленку. Изящный почерк, очень женственный. Наверняка Нэнси. Я взял записку и положил ее в карман.

Сторож торчал в дверях, молча за мной наблюдая. Он несколько раз вздохнул и, наконец, промямлил:

— Знаете, это место было не таким, когда они выезжали.

Я замер.

— Не понял.

Он сплюнул на пол.

— Тогда все аккуратно было сложено в углу. А сейчас будто расшвыряли.

— Кому принадлежало дело?

— Забыл имя этого типа. — Он пожал плечами. — Однажды прикатил сюда на нескольких машинах, сложился, заявил, что выезжает — и только его и видели. Жмот страшный — за все время и цента не дал.

— Ну, а люди, которые у него работали?

— Ха, пришли и, обнаружив, что он смылся, развонялись на всю округу. Ну, а я тут при чем? Что мне им, зарплату платить?

Я пожевал спичку, оглядел в последний раз комнату и вышел. Сторож закрыл дверь, снова поколдовал над выключателем, затем зашел за мной в лифт, и мы спустились.

— Узнали, что хотели? — спросил он.

— У меня, собственно, не было определенной цели. Я… э-э… проверяю владельца. Он задолжал некоторуюо сумму. За пленку.

— Тут внизу еще что-то есть. Меня попросили оставить кое-какие вещи. Я разрешил, когда она дала мне доллар.

— Она?

— Ну. Здесь работала. Рыженькая такая… милая крошка.

Он снова плюнул сквозь коричневые, как глина, зубы, и плевок разбился о стену.

— Ты газеты читаешь? — спросил я.

— Иногда смотрю карикатурки. Четыре года назад разбил очки и все никак не соберусь заказать новые. А что?

— Да так, ничего. Пойдем, взглянем на эти вещи.

Я сунул ему еще пятерку, и она исчезла в том же кармане.

Мы опустились в подвал. Воздух здесь был сырой и пыльный, с затхлым душком, почти как в морге. Ко всем прелестям добавлялся еще и непрекращающийся шорох крыс. Свет не горел, однако у парня оказался фонарь, которым он освещал стены. В темноте блестели бусинки глаз. По спине у меня поползли мурашки.

Луч перешел на пол, и мы остановились перед ящиком, поломанной мебелью и всякой хранимой годами дрянью. Мой гид поворошил этот хлам ручкой метлы, но только вспугнул несколько крыс. Вдоль стен стояли заваленные бумагами полки. Счета и расписки, ветхие гроссбухи и пачки серых листов.

Свет ушел в сторону, и сторож произнес:

— Кажется, вот.

Я подержал фонарь, а парень вытащил скособоченную коробку, перевязанную бечевой. Сверху красным фломастером на ней был)о выведено: «Осторожно!»

— Точно.

Он кивнул и сжал губы, выискивая, куда бы сплюнуть. Наконец увидел крысу и выпустил заряд. Я услышал, как крыса дернулась, поскребла лапками и свалилась в груду бумаги. Эта штука, которую он жевал, была отравлена, не иначе.

Я развязал веревку. Возможно, я ожидал слишком многого. Моя рука с фонариком слегка дрожала, и, нагнувшись, я затаил дыхание.

Коробка была выложена промокательной бумагой, чтобы поглощать влагу. А на дне, аккуратно разделены карточками с датой съемки, в два ряда стояли фотографии.

Я разразился всеми грязными словами, которые только знал. Еще одна куча снимков с улыбающимися в объектив парочками!.. Я бы их бросил там, если бы не вспомнил, что они стоили мне пять зелененьких.

У лифта сторож попросил меня расписаться в книге посетителей. Я нацарапал «Дж. Джонсон» и вышел.

В четверть девятого я позвонил Пату домой. Он еще не приходил, и пришлось искать его па работе. Как только я услышал его голос, то понял: что-то стряслось.

— Майк? Ты где?

— Тут поблизости. Что-нибудь новенького?

— Да. — Он глотал слова. — Я хочу с тобой поговорить. Можешь подойти через десять минут в грилль-бар?

— А что?..

— Узнаешь, — перебил Пат и бросил трубку.

Ровно через десять минут я был на месте и нашел Пата в отдельном кабинете. На лбу у него собрались морщины, которых прежде я не замечал. Это его старило. Увидев меня, он выдавил слабую улыбку и махнул на кресло.

На столике лежала расстеленная вечерняя газета. Пат выразительно постучал по кричащему заголовку.

— Что ты об этом скажешь?

Я сунул в рот сигарету и закурил.

— Тебе лучше знать, Пат.

Он скомкал газету и в ярости отшвырнул ее.

Официант принес два пива, и Пат прикончил свое и заказал еще, прежде чем тот ушел.

— На меня давят, приятель. Знаешь, сколько на свете пройдох? Миллионы. Девять десятых из них живут в нашем городе. И все могут голосовать. Они звонят какой-нибудь шишке и говорят, чего хотят. Очень скоро эта шишка получает много одинаковых звонков; значит, надо реагировать. И вот начинается давление. Здорово, да. У тебя на руках такой материал, а ты должен его бросить!