Майерлинг - [44]

Тут император пустился в сложные и хитроумные юридические толкования статуса 1839 года, в котором мудро определялись права и прерогативы главы императорской семьи. Он скрупулезно рассуждал о том, связан ли император параграфами этого статуса, или в качестве главы семьи он выше их. Казалось, ему хочется, чтобы Рудольф разделил его восхищение Фердинандом 1 и его советниками, так тонко отредактировавшими этот государственный акт.

Внутри Рудольфа все кипело. И он нетерпеливо бросил, когда император наконец умолк:

– Каков же ответ?

Император удивленно взглянул на сына:

– Неужели тебе не хватило проведенных здесь минут, чтобы понять?.. Ответ отрицательный, мой мальчик, отрицательный…

Он одобрительно покачал головой и счел нужным добавить несколько соображений общего порядка. Рудольф уже не слышал его.

Теперь, узнав реакцию папы, он понял, что ни секунды не верил, что ответ может быть иным. А действовал он под давлением обстоятельств. Человек, у которого есть лишь два пути, позволяющие избежать смерти, должен испробовать и тот, и другой. Он обнаружил, что первый путь ведет в тупик, однако у него в запасе другой – уехать вместе с Марией…

Сейчас он желал только одного: на этом прекратить разговор. Рудольф еще не вступил в борьбу, но уже чувствовал себя усталым до изнеможения. Ему нужен краткий отдых, чтобы суметь подготовить тайный побег…

Но, затронув тему, император непременно развивал ее дальше. „Какая медлительность! – думал Рудольф. – Это свойственно старикам“. Он посмотрел на уши отца. Они и раньше казались ему огромными. Не увеличились ли они еще в размере? Уши были пергаментного цвета; казалось, что кровь не циркулирует в них. „Они мертвы, – говорил себе Рудольф, – быть может, они отвалятся“. Эта мысль показалась ему забавной.

Император умолк. Наступила тишина. Рудольф, считая аудиенцию законченной, поднялся.

Жестом отец удержал его.

– Я еще не кончил.

Он пощипывал усы – безошибочный признак нервности. „Ну вот мы и приехали, – заключил Рудольф, – сейчас начнется бой“. Улыбающееся лицо Марии предстало перед его взором, и он почувствовал прилив сил.

– Я никогда не беседовал с тобой о твоей личной жизни, – тон императора изменился, – и предпочел бы вовсе не говорить о ней. Но в настоящее время ситуация такова, что император, а не отец вынужден вмешаться. У тебя связь…

Рудольф не мог больше сдерживаться. Его терпение и так подверглось длительному испытанию. Он забыл об уважении, которое должен был выказывать отцу, и резко спросил:

– У меня одного?

Властно и сухо, но с прежним спокойствием император продолжил:

– Речь идет сейчас о тебе. Тебе не удалось сохранить свою связь в тайне. Ты был крайне неосторожен. Твоя жена в курсе дела, и ты знаешь, чем это нам грозит. Мы должны избежать скандала. Для людей нашего ранга он недопустим. А по тому, как развиваются события, можно ожидать взрыва… Он падет позором на наш дом. – Это слово, полное для него глубокого смысла, император произнес с особой силой. – Мы окружены врагами. Многие люди готовы воспользоваться всем, что может ослабить монархию. И ты собираешься скомпрометировать своей легкомысленностью дело, над которым мы трудимся столетиями?

Слишком много слов в этой краткой речи задело Рудольфа за живое. Можно ли было без гнева слышать, как термином „связь“ называется вечный союз между ним и Марией? Как он мог вынести слово „легкомысленность“ по отношению к чувствам, которые бросали вызов самой смерти? Этого было достаточно, чтобы вывести его из себя. Но он сдержался и сделал усилие, чтобы остаться спокойным.

Между тем император ждал ответа.

– Тебе нечего сказать по этому поводу?

– Чего вы хотите от меня?

– Я хочу, чтобы ты порвал с мадемуазель Ветцера.

Хотя Рудольф ожидал, что имя будет произнесено, он вздрогнул, услышав его. Ему показалось, что оно заполнило всю огромную немую комнату и даже мебель сдвинулась с места. Только император, пристально глядя на сына, оставался мрачным и бесстрастным. Задохнувшись от волнения, Рудольф не мог вымолвить ни слова, только отрицательно покачал головой.

– Мне кажется, ты меня не понял, – произнес император.

На этот раз Рудольф смог заговорить, сначала глухим, потом все более отчетливым голосом.

– Ваше требование не удивило меня. Когда вы прислали за мной, я уже знал, что вы собираетесь мне сказать. Порвав с…

Он мгновение колебался. Произносить имя Марии в присутствии отца казалось ему кощунством. Мадемуазель Ветцера? Кто такая мадемуазель Ветцера? Он взял себя в руки.

– Порвать? Это невозможно. Не рассчитывайте на это. Не думайте, что я говорю сейчас в раздражении. Вот уже не один месяц этот вопрос стоит передо мной. Так вот, я сделал открытие, да-да, важное открытие, что у меня только одна жизнь и что я хочу быть… мне почти стыдно вымолвить это слово, которое, может быть, никогда здесь не звучало… я хочу быть счастлив.

Он смолк, потому что ему показалось, что отец смотрит на него с любопытством. „Я, должно быть, выгляжу в его глазах весьма странным созданием“, – подумал Рудольф. Он вдруг почувствовал какую-то отрешенность и продолжал говорить свободно, тоном, в котором проскальзывало немножко дерзости.