Маятник веков - [6]

Но недолго, правда, с этими еретиками поглумился над народом нашим православным да над верой нашей святоотеческой: почитай, через полгода вся Москва поднялась по набату, ворвались наши удальцы в покой охальника: зарубили его топорами, а труп – то его окаянный в торговых рядах у кремлевской стены долго – долго валялся, и все подходили, плевали в него! А потом разложили костер да сожгли его мерзкую плоть, ну, а пепел оставшийся всыпали в пушку, да бабахнули в сторону польской земли!

А когда ж это было? – спросил Александр. – Да всего ничего: года нет! – Эге, – подумал Александр, – теперь понятно: как раз в "смуту" угодил! Только – только Шуйского в цари избрали, а тут вскорости и Болотников со своею крестьянской войной подоспеет!

Вот так – то, милай: долго не было у нас законного царя, а нынче – появился: бояре – то нашли любезные своего, боярского государя поставили: Шуйского! А он – известный прохиндей, промолвил поп, понизив голос: – сам ведь сперва поставил над Москвой этого проходимца Отрепьева, а потом сам же его сковырнул: самому, видать, на царство захотелось! Только какой он там царь! Боярского гонору много, а по хитрости – так всех чертей перехитрит, а вот государского ума ему Бог не дал: будто бы и вовсе нет у нас теперь царя – бояре что хотят, то и творят, и не найдешь на них управы: доведут народ до бунта!

А, может, лучше вовсе не иметь царя, чем таких царей, как этот Грозный, или ирод Годунов, или тот же Шуйский? – нерешительно промолвил Александр. Поп опасливо взглянул на собеседника и гневно – наставительно отрезал: – Бог с тобой, еретик неразумный: что несешь?! Кто мы все без царя? Аки стадо без пастыря: волкам того и надо – те же самые бояре с потрохами всех сожрут, да разбойные люди начнут баловать во всю прыть! Да еретики – соседи живо явятся воевать нас и обращать в свою нечестивую веру! Да и не по Божьему это закону: один Бог на небе, один царь в державе! А если немилостив – это за наши грехи: молиться надо и смиряться!

Ведь любая власть – от Бога!

А самозванец – еретик тоже Божьей милостью на царство сел? – вопросил лукаво Александр.

Вору этому, видать, сам дьявол помогал, но опять же – по Божьему попущению: без Божьей воли – то и волос с головы не упадет'! Эх, паря! Темный ты еще, видать, да глупый! Да и в вере, должно быть, не тверд! – проговорил поп с озабоченным видом. – В геенну захотел? Аль на дыбу?

Александр спохватился – и вовремя: собеседник начинал поглядывать на него довольно подозрительно. – Да что ты, Отче, Бог с тобой! Кому же хочется туда попасть? Это так, в народе бают -слышал краем уха. – А ты поменьше слушай всяких дураков: народ – то у нас темный, неразумный!

А ведь сказано в Писании: "глас народа – глас Божий!"- не удержался снова Александр. – Молод ты рассуждать о Писании! Я, слуга Божий, и то не решаюсь: на то богословы нам дадены, да соборы церковные, да патриархи! Да и о государских – то делах не нам с тобой судить: на всё Его святая воля – понял? Все одно нас не спросят: рылом мы с тобой не вышли! И, помолчав, добавил: – а ты прямо как мой кум – из приказных: любит языком молоть – того гляди отрежут: за крамольные – то речи у нас это частенько бывает… Так вот он мне то и дело говорит, что нынешний – то царь ему не нравится: порядка, мол, совсем не стало… А вот, мол, при Иване – то царе порядок был! А я, грешный, всегда с ним собачусь: для такого – де порядка ни уменья, ни ума не надо. – лишь бы головы летели! Так любой мясник бы мог порядок навести!

Как знакомо! – подумалось Александру. – Мы ведь тоже именно об этом постоянно спорим – чуть ли не до драки! – Ну, а народ – то московский как думает? – спросил он у попа. – Да народ – как когда: как бояре ему насолят, так и вспомнит: "нет на них царя Ивана!" А как Годунов какой начнет хватать баламутов, да беглых, да строптивцам ноздри рвать, тогда сразу: – кровопивец, Грозный ему кланялся! Оно – то конечно: без строгости с нашим народцем не сладишь… Только разум – то нужнее! Да и сердце должно быть не каменно!

Вот ведь излагает! Молодец какой! – подумал Александр. Его в нашу бы Думу: он бы многих, наверно, и там научил уму – разуму! Не говоря уж о наших мещанах озлобленных, что тоскуют по "твердой руке"!

А я ведь даже его имени не знаю! – вдруг подумалось ему: всё "отче" да "батюшка" – нехорошо! Поп снова укоризненно прищурился: – Ты ведь так и не ответил мне, Лександр: ведь спрашивал – не вспомнил ли чего? Так сказывай: чей сын, откуда родом, что с тобой случилось – приключилось? А то, неровен час, стрельцы нагрянут – что им скажем? Александр замялся: – Ох, батюшка! Вспоминать – то порой вспоминаю, да странное что – то: боюсь – не поверишь! – Ты сказывай, сказывай, а там – что Бог даст!

Да вспоминаю, батюшка, дома высотою с Ивана Великого, а в них – по две дюжины окон – что в высоту, что в длину – как пчелиные соты! В них люди живут. А между домами кареты железные ездят: быстро – быстро и без лошадей. А по небу железные птицы летают: большие – большие, и громко ревут, а в них люди сидят…

Поп, слушая, всё больше округлял глаза, а потом замахал на него: – Свят, свят, свят! Что несешь! Ты всерьез ли?