Маяк - [3]

И все же я изложу дальнейшее. Я должен хотя бы себе доказать, что разум снова преобладает. При описании моего рискованного подъема к платформе — моего взгляда на море и небо — я не упомянул значение одного момента. Когда я смотрел вниз на черное и кипящее безумие вод внизу, на меня обрушилась дикая и упрямая жажда стать единым с ними. Но почему я должен скрывать истинную правду? — я почувствовал безумный импульс, подталкивающий меня броситься в море!

Это прошло сейчас; прошло, я молю, навсегда. Я не поддался этому извращенному побуждению, и я снова здесь, в своих комнатах, снова спокойно пишу. И все же факт остается фактом — внезапно появилось отвратительное желание уничтожить себя и с невероятной силой одной из этих чудовищных волн.

И что — я заставляю себя осознать — что означало мое безумное желание? Это была попытка сбежать, сбежать от одиночества. Как будто смешавшись с морем и штормом, я больше не буду один.

Но я бросаю вызов основам. Я бросаю вызов силам земли и небес. Я один, я должен быть один — и будь что будет, я выживу! Мой смех поднимется выше самого грома!

Итак, вы, духи бури, бейте, войте, яритесь, обрушивайте свой водяной груз на стены моей крепости — моих сил больше, чем есть у вас. Но подождите! Нептун… что-то случилось с живой тварью… я должен присутствовать там.

16 января. Шторм утих. Я вернулся за свой стол сейчас, один — по-настоящему один. Я запер бедного Нептуна в кладовой внизу; несчастный зверь, кажется, напуган до смерти силами шторма. Как я писал в последний раз, он впал в безумие, скулил, скреб лапами и крутился вокруг своей оси. Он был неспособен отвечать на мои команды, и у меня не было другого выбора, кроме как буквально стащить его вниз по ступенькам за шею и бросить в застенки, где он не мог бы причинить вред. Я заботился о своей безопасности — нужно избегать возможности заключения в этом маяке с бешеной собакой.

Его вопли во время шторма действительно были жалкими, но теперь он молчит. Когда я в последний раз рискнул заглянуть в его комнату, я увидел, что он спит, и я верю, что покой и тишина вернут его к моему полному общению, как и прежде.

Общение!

Как мне описать ужасы шторма, с которым я столкнулся в одиночестве? В записи дневника я поставил дату, 16 января, но это всего лишь предположение. Буря смела все следы Времени. Она длилась день, два дня, три, теперь можно было лишь гадать — неделю или столетие? Я не знаю.

Я знаю только бесконечные бушующие воды, которые снова и снова угрожали поглотить башню маяка. Я знаю только черную вечность, эоны вздымающихся черных потоков, состоящих из моря и неба, смешанных вместе. Я знаю, что были времена, когда мой собственный голос старался перекрыть рев бури, но как я могу объяснить причину этого? Было время, может быть, целый день, может быть, намного дольше, когда я не мог подняться с дивана, но лежал с утопленным в подушках лицом, плача, как ребенок. Но это не были чистые слезы невинности детства, скорее их можно назвать слезами Люцифера после осознания своего вечного падения из благодати. Мне казалось, что я действительно стал жертвой бесконечного проклятия; осужден навсегда остаться пленником в мире грозового хаоса.

Нет необходимости писать о видениях и фантазиях, которые нападали на меня в те незапятнанные часы. Временами я чувствовал, что маяк сдается напору волн и меня унесет в море. Временами я знал, что являюсь жертвой колоссального заговора — я проклинал Де Грата за то, что он отправил меня сюда сознательно на мою гибель. Временами (а это были худшие моменты из всех), я чувствовал всю силу одиночества, что обрушивалась на меня холодными волнами выше, чем те, что сотрясали башню.

Но все прошло, и море, и я снова спокойны. Своеобразное спокойствие это; когда я смотрю на воду, возникают определенные явления, о которых я не знал до этого момента. Прежде чем изложить свои наблюдения, позвольте мне убедиться в том, что я действительно достаточно спокоен; никаких следов моих прежних потрясений или волнений пока не осталось. Преходящее безумие, вызванное штормом, ушло, и мой мозг свободен от фантазий — действительно, мои способности восприятия, кажется, обострены до необычайной остроты. Это как если бы я обнаружил, что обладаю дополнительным чувством, способностью анализировать и проникать за пределы прежних ограничений, наложенных Природой. Вода, на которую я смотрю, снова спокойна. Небо лишь слегка свинцового оттенка. Но подождите — низко на горизонте рождается внезапное пламя! Это солнце, арктическое солнце в угрюмом великолепии, которое на мгновение выглядывает из-за облаков, чтобы окрасить в алое океан. Солнце и небо, море и воздух вокруг меня превращаются в кровь.

Могу ли я быть тем, кто только что писал о возвращенном, восстановленном здравомыслии? Я, который только что закричал вслух: «Одиночество!» — и, приподнявшись со своего стула, услышал приглушенное гулкое эхо, отразившееся в одиноком маяке, — с замогильным акцентом раздалось «Одиночество!» в ответ? Может быть, я, несмотря на все решения, схожу с ума; если так, я молюсь, чтобы конец наступил как можно скорее.