Maxximum Exxtremum - [62]

Что интересно, так всё и случилось. Эльмира открыла нам (она была одна), мы зашли, уселись на кухне. Саша довольно долго и пьяно обмусоливал тему конопли, а потом резко перескочил — как иголка проигрывателя на бугорке — в другую тему.

— Откуда же ты узнал?! — её интонация была откровенно наигранной, как будто я только что в коридоре, потаясь от Саши, сунул ей в кулачок клочок с этим текстом.

— О’Фролов из армии написал! — Саша тоже переигрывал — как трижды пропившийся провинциальный актёр, в который раз вышедший исполнять свой долг под явно видимым шофе, но в то же время всем свои видом выражающий, что он есть претендующий на высокое искусство, никак не свойственное его пошлому окружению.

— Чё правда? — О, други златые, как она удивилась, а! Меня покоробило от фальши, я вскочил, воскликнув что-то вроде: «Я так не могу!», и Саша сильно зарядил мне в зубы — со всей дури! — и следом ещё раз.

— Пошёл на хуй! — сказал он натурально-свирепо — даже забыл прибавить поставленного мною в конец реплики щенка!

Я, подымаясь, шатаясь, утираясь и сплёвывая, едва слышно назвал его пидаром, и обидевшись, вылетел на улицу, не дожидаясь, пока он меня также по-дурачему швырнёт на бетон и арматуру лестничной клетки.

Я сел на лавочке, чувствуя себя щенком, тоже неприлично глубоко вошедши в роль, чуть не плача от уже небутафорских боли и обиды, время от времени вскакивая, вихляясь, изображая игру на электрогитаре, и напевая из Skinny Puppy: «Good and evil does not exist» и «Progress, we have progress!». Потом пошли почти стихи: жить надо ради процесса, не ради позесса — а мы ждём принца, хоть сами не принцесса! И много всяческих идей толпилось у его дверей, а также множество людей: зверей, скотов, блядей, чмырей…

Припомнились все мои «походы в неведомое», все их сидения здесь — когда я, как в лунатизме, являлся к ней, а её не было… и я сидел — час, два, три, четыре, до темна, до ночи — и она являлась… или не являлась… В первый раз я ещё был дерзок и целеустремлён — то и дело ходил звонить в дверь, бросать копейки и камешки в окно, пошёл к баптистам — через дорожку их шаражка, домик с крестиком на курьих американских ножках — она, видите ли, не так давно с ними дружбу водила, даже играла у них на барабанах (!) в их группе! — спросил, нет ли её, спросил, не знают ли её сотовый, попросил звякнуть, доложить, что «Лёша пришёл»… Но скоро я стал полной тряпкой — не сказать, что терпеливой — наоборот — ежесекундно нетерпеливой! — отсчитывающей в ознобе от холода, злости и ревности тысячи этих мучительных секунд — дай бог пива! — но осознающей, что выбора нет — только берлага, только я сам…

Я всё ждал, когда они выйдут — думал, что она сразу выбежит за мной, но сильно ошибся. Мне надоело, и я пошёл под окно кухни и стал слушать.

Кое-что долетало:

— Ты видишь, чувак (может он даже сказал «пацан») в тебя влюбился, а ты что мозги ему колебёшь?

— Я ему не колебу, он сам.

— С ним, так с ним, нет, так пошёл на хуй — нечего хуйню разводить. Вот выходи щас и сама скажи ему.

— Не буду я ничего никому говорить.

— У него, понимаешь, психика нестабильная.

— Оно и видно. Он сам весь нестабильный. На хрена мне это надо: посреди ночи является, удолбленный колёсами!.. Мне это не надо. «Я повешусь, застрелюсь» — блять, кому это надо?! Мне это не надо.

— Не надо — так делать! Ты вроде уже с ним, а сама со мной тогда, вся фигня…

— Мне, короче, по хрену, Саш, делай сам с ним, что хочешь. Мне это не надо.

Меня их диалог поразил несказанно — я тут же залетел к ним на кухню, не зная, что предпринять, сжимая зубы и кулаки, готовый на всё, пытаясь обратить на себя внимание — всё-таки я вроде как предмет и конечная цель спора, а кроме того, автор сценария… Дискуссия их проходила уже на повышенных тонах, и они меня проигнорировали — даже Саша, который был вроде на моей стороне, когда я стал ныть и тянуть его за руку домой, только невежливо бросил: «Иди на хуй, щас уебу. Это не твоё дело, надо с ней разобраться!» и стал продолжать «из роли, из роли».

Я сильно хлобыстнул дверью квартиры, а потом дверью подъезда. Сел на своё место и снова предался напряжённому ожиданию — изредка вскакивая, громко, на весь двор произнося проклятья-заклинания: «Хуеложство! гондонофилия! блядомассовка! кодлоономастика!» и ударяя кулаками себе по коленям или в ствол берёзы.

Минут через двадцать вышел Саша. Он был, как вы поняли, один.

— Всё, сынок, — лаконически осведомил он и предложил взять вина.

Я было начал упрекать его за слишком буквальное следование букве роли, выпытывать подробности, ныть о том, что «к Зельцеру я на коленях поползу»… На что он заявил:

— Плюнь на неё. Я тебе давно всё сказал про неё. Если я ещё раз услышу рассказы об этой… или узнаю, что ты опять с ней путаешься — пеняй на себя. Я с тобой больше не буду… пить.

Мы взяли червивки и отправились, распивая её на ходу, вчерашним маршрутом. Понятное дело, что мне очень хотелось просмаковать определённые вещи, но так как было нельзя, пришлось сублимировать, что тоже в общем-то иногда пользительно.

— Это фигня, — говорил я, отглотнув из бутыли, запрокинув при этом голову в торчащее из-под моста звёздное небо, — меня вот сейчас интересует, было ли вообще такое: человек слетал в космос, увидал, что никакого бога там нету, за час обернулся, вернулся и идёт по городу, широко улыбаясь как ни в чём не был?!