Матвей Петрович Бронштейн - [22]
По мнению Бронштейна, «если даже программа дискретной геометрии не осуществится, некоторые следы этой теории все же должны в физике остаться» [64]. И действительно, идея квантовой геометрии, или, более осторожно, идея фундаментальной длины (ограничивающей область применимости классической евклидовой геометрии), с тех пор не исчезала из поля зрения теоретиков [200]. В разные времена с ней связывалось больше или меньше надежд. В 60-е годы энтузиастом этой идеи был, в частности, И. Е. Тамм. Выдвигались разные проекты квантовой геометрии (некоммутирующие координаты, конечные геометрии, искривленное импульсное пространство и др.). При этом фундам>-1е>3нтальную длину привязывали к той же величине 10>-13 см, что и в 1930 г., однако проверка квантовой электродинамики на малых расстояниях показала, что по крайней мере еще на несколько порядков вглубь действует евклидова геометрия.
Попытки обобщить пространственно-временное описание долгое время были подчинены физике элементарных частиц в старом понимании — без учета гравитации. Все эти попытки, как считается, принадлежат только истории. Вместе с тем в современной физике распространено мнение (имевшее до 70-х годов только отдельных сторонников), что обобщение пространственно-временного описания неизбежно. Но связывается это обобщение с программой построения единой теории всех взаимодействий, включая гравитацию, и квантовой космологии. И характеризуется оно так называемой планковской длиной) =10>- см.3 1/233
Первые основания для такого прогноза обнаружил Бронштейн в 1935 г. Подробнее об этом мы будем говорить в главе 5, а пока опять вернемся в 1930-й год, в «новый кризис теории квант».
В начале статьи Бронштейн рассказывает о том, как собравшиеся у Бора в Копенгагене весной 1930 г. видные знатоки квантовой физики под тяжестью проблем квантовой теории (каждую из которых Паули отмечал, трубя в рог) с шутливой торжественностью отказывались от своей профессии. Несмотря на это и на заключительные слова Бронштейна о растерянности, охватившей теоретиков, от его статьи в целом веет вовсе не унынием, а предвкушением грандиозных событий, предстоящих неизбежных побед человеческого разума, которые будут тем триумфальней, чем серьезней кризис.
Однако в редакции «Научного слова», по-видимому, не захотели, чтобы советская физика переживала какой-либо кризис.
Поэтому статью Бронштейна снабдили редакционным предисловием, в котором отмечалось, что автор, касаясь «одного из наиболее острых кризисов буржуазной мысли в области теоретического естествознания — кризиса современной теоретической физики, не освещает связи этого кризиса с кризисом буржуазного идеалистическо-махистского миросозерцания, вообще не видит выхода из теоретического тупика путем перестройки всего теоретического естествознания на базе диалектического материализма». Публикация статьи оправдывалась только тем, что «автор дал очень живую и яркую картину современной квантовой физики, доступную и для неспециалистов». Не удовлетворившись предисловием, в редакции дописали к статье и последние слова: «Преодоление кризиса невозможно внутренними силами буржуазного теоретического естествознания» (по воспоминаниям А. И. Ансельма, возмущенный Бронштейн подумывал о том, чтобы воздействовать на непрошеных соавторов в форме, совершенно не свойственной теоретику).
Отсюда можно получить некоторое представление о тогдашней социально-научной атмосфере, столь отличной от нынешней. Не учитывая этого, трудно понять научную жизнь 20—30-х годов.
3.5. Наука и общество
В Советской России первых десятилетий обществоведы внимательно следили за процессами, происходящими в естествознании. Для этого были причины. В естественных науках, достижения которых воплощаются в новой технике, видели важнейшее средство преобразования производительных сил, а тем самым согласно марксизму и общества в целом. Кроме того, революционному социальному переустройству была созвучна революция в естествознании, происходившая тогда и связанная прежде всего с релятивистской и квантовой физикой.
Особенно горячо принималась теория относительности. В начале 20-х годов имя Эйнштейна стало почти нарицательным. Любого человека, по многу раз на день отвечающего на вопросы «где» и «когда», задевали выводы теории относительности о пространстве и времени. Сильное впечатление также произвели наблюдения английских астрономов, подтвердившие теорию немецкого физика,— в мире, еще недавно расколотом мировой войной и национализмом. Идеи теории относительности (или, вернее, то, что под ними понималось) проникали в книги этнографа, религиозного мыслителя, поэта; в 20-е годы появились десятки популярных изданий по теории относительности [130].
