Мату-Гросу - [34]
Мы наблюдали за работой индейцев шаванте, которые были в одинаковых ярко-красных шортах, со светло-коричневыми телами и длинными гладкими волосами. Они, казалось, походили на назареян или даже древнеегипетских тружеников, когда мяли глину или ритмично копали землю лопатами с длинными ручками. Аппетит, с которым они ели, свидетельствовал об израсходованной энергии и о необходимости ее пополнения. Рис с соусом, наложенный горой на большие тарелки, поглощался без всякого труда, и среди них не было располневших. Мужчины ели отдельно от женщин и детей.
Здесь было полно детей — еще одно из редких зрелищ в индейских общинах. В Сан-Маркосе на восемьсот индейцев шаванте приходилось пятьдесят младенцев. Каждый год детей рождается все больше, и прирост населения пропорционально велик. Данная миссия планировалась на две тысячи человек, но для достижения этой цифры много времени не потребуется. Короче говоря, ситуация здесь представляет собой резкий контраст со всеми остальными индейцами повсеместно, где их выживание представляется сомнительным и где прирост населения или отсутствует, или же почти полностью перекрывается детской смертностью. В Диауаруне индейцы страдали от гриппа. На Ареойеш они пухли от малярии. В Сан-Маркосе они были полны жизни.
Во главе общины стояли два падре, пять братьев, две сестры и четыре бразильца, специалисты с несколькими профессиями. Каждый старательно изучал другой язык. Падре Николау, даже если к нему обращались по-итальянски, всегда отвечал на португальском языке. Один индеец спрашивал у другого по-португальски о времени, и проходивший мимо брат-немец, взглянув на свои часы, отвечал на языке шаванте. Большинство индейцев могло читать и писать как на шаванте, так и на португальском языке — еще одно обстоятельство, крайне изумившее Жонаса, которому требовалось много времени даже для того, чтобы написать свое имя на своем языке. Они обслуживали эффективную систему электроснабжения, энергию для которой давала плотина, выстроенная на ручье в восемнадцати километрах. Подача электроэнергии была значительно устойчивее, чем, скажем, в Барра-ду-Гарсас или в Шавантине. В миссии не было постоянного терапевта или стоматолога, но они приезжали сюда время от времени для досмотра. В отличие от всей другой обработанной земли в штате Мату-Гросу здесь предпринимались большие усилия для предотвращения эрозии. Все старые стебли сахарного тростника укладывали на любой кусок голой земли (работа для ребятишек) перед сезоном дождей, чтобы связать почву. И опять Жонас выразил соответствующее изумление.
При отъезде, проезжая мимо еще одного «поединка арабов с индейцами», обогнав трактор, битком набитый индейцами, и бросив прощальный взгляд на крест с электрическими лампочками, стоявший на площадке, окруженной кольцом хижин, мы молчали. Очевидно, многое можно было сказать об этой и других общинах шаванте, созданных миссионерами, о которых нам здесь поведали. Во всех них насчитывается 1100–1500 уцелевших индейцев этого племени, бывших стражей анклава Шингу. Остальные живут в немногих деревнях на Риу-дас-Мортис. Эти два образа жизни различаются как небо и земля, и они совершенно не связаны между собой.
Все эти три типа общин существуют в переходной зоне — между аборигенами, жителями лесов, все еще с подозрением и рвением придерживающимися древних обычаев, и между полностью акклиматизировавшимися бразильцами, происхождение которых, несомненно, индейское, но которые называют себя бразильцами с того самого момента, как отказываются от индейского образа жизни. По крайней мере, все трое — Парк, миссия и деревня — находятся в этой зоне.
Глава четвертая
Квадрат для исследований
В прошлом почти каждый ученый — исследователь новых земель — был предоставлен сам себе и, даже если входил в состав большой экспедиции, был единственным ученым среди остальных ее членов. Поэтому его интересы должны быть широкого диапазона, и сферой его деятельности была вся естественная история. Предполагалось, что каждый ученый представляет собой энциклопедиста и с равным энтузиазмом сам делает записи об ископаемых, растениях, животных и аборигенах. Тем не менее мириады открытий каждого дня записывались им живо и подробно, с энергией, которая всегда вызывает изумление. День такого ученого мог представлять собой цепь неудач, климат мог быть суровым, обстановка — неблагоприятной, а сам пишущий — вместилищем нескольких нежеланных болезней, но обязанность ежедневного ведения дневника неукоснительно соблюдалась. Это были необыкновенные люди, которые вели необыкновенный образ жизни, и до двух третей их коллекций (как, например, у Бейтса, после его одиннадцатилетних трудов на Амазонке) были для науки новыми. Возможно, сознание этого помогало им продолжать свой труд и поддерживало их во время долгих изнурительных лет пребывания вне дома.
Сегодня положение иное. Ученый не только располагает все меньшим и меньшим временем, но ни один уже из них не может больше охватить все научные дисциплины. Даже если бы ученый и пожелал это сделать и был бы компетентным во многих областях, современная система неблагосклонна к подобному разностороннему энтузиазму. Эколог может — и должен — иметь широкие взгляды, но даже и он стремится специализироваться на определенных видах или родах, или потому, что он ими интересуется, или потому, что считает их особенно показательными для более широких тем его работы. Короче говоря, в лагерь Мату-Гросу никто не мог прибыть, отрекомендовавшись натуралистом в старом смысле этого слова.
