Матрос Железняков - [21]

26 января.

Ночи стоят чудные, божественные, лунные, в такую ночь лишь петь великие гимны жизни, борьбе и свободе.

31 января. Батум.

Сегодня был вызван в контору. Объявили, что дали прибавку в размере 20 рублей. Следовательно, я получаю 100 рублей. Это очень и очень утешительно, и если бы еще два месяца все обошлось благополучно, тогда я смог бы начать свое победоносное шествие к цели.

Видел Можанова, просил перевода на паровой. Он сказал, что меня переведут обязательно. Это меня утешает еще более, так как есть большие шансы делать рейсы между Трапезундом и Новороссийском, что меня очень радует…

…Читаю газеты изо дня в день. Больше и читать нечего. Но радости мало, лишь гнев и злоба каждый раз сильным вулканом кипят и клокочут в груди. Так много прекрасных слов, высокопарных фраз, после которых, кажется, будет не жизнь на Руси, а нечто вроде рая. А на деле?

Судьба Польши вручена секаторам, явно враждебным всякому… малейшему освободительному движению. Еврейский вопрос лежит под сукном на столе антисемита. Крестьянское равноправие после долгого пережевывания, перевертывания брошено в темный угол архивов, чтобы вновь покрыться пылью. Рабочие организации запрещаются, а общество фабрикантов и заводчиков дальше и шире протягивает руки, набивая плотнее богатство, уложенное в кладовках и банках.

Общественная жизнь трепещет под давлением властной руки бюрократов. Она окружена всевозможными „верными слугами“, во главе которых стоит духовенство.

История повторяется, это правда; во времена французской революции ненависть к церкви достигла апогея, так и теперь наблюдается течение к этому. Общество довольно ясно понимает, что церковь сует свой нос далеко не в ту сторону, куда бы это следовало.

Жизнь отдельных членов общества, особенно семейная сторона, глухо закована в цепи церковным кузнецом. В последнее время громко и усиленно начали говорить о брачном вопросе, о разводе. Вопрос этот большой, и дотрагиваться до него, не давая положительного ответа, я считаю величайшим преступлением, злонамеренным растравлением назревшего нарыва.

Время идет к тому моменту, когда общество станет лицом к лицу с двумя сильными, до безумия лживыми и хитрыми врагами, не стесняющимися в средствах для достижения цели, — правительством и церковью…

2 марта.

Стоим в Сурмине, есть нечего и купить негде. Возмущает халатность командиров, их нерадение к делу.

Вот только сегодня занялись выгрузкой, когда началось волнение; когда же стояла чудная погода, то не выгружали. Эх, Россия, Россия!

Утро. 9 марта. Батум.

Итак, я гражданин. Нечто новое появилось на лице нашей земли. Император Николай отрекся от престола, и буржуазия встала у кормила правления.

Карта Романовых бита. Замечательно то, что план выполнен так точно, определенно, как он был запроектирован: председателем совета министров Львов, военный и морской министр Гучков и т. д. И вот теперь начинается хитросплетенная, тонкая политика капиталистов. Но что получил народ?

Фигуры переставлены, игроки заняли свои места, игра началась — тонкая, ажурная. Эх ты, куцая свобода, как обкорнали тебя!

10 марта.

Идем в Новороссийск».

Узнав, что «Принцесса Христиана» стоит в Новороссийском порту, Железняков направился на судно. Радостной была встреча со Старчуком, Непомнящим и другими товарищами.

— Где же ты сейчас мотаешься? — спросил Дмитрий.

— Плаваю на буксиришке. Только с этим делом кончаю. Еду на Балтику! Там дела веселей идут, — ответил Анатолий.

Старчук одобрительно заметил:

— Я понимаю тебя, Анатолий. Но и тут ты не лишний. Помнишь, как ты призывал ребят на «Принцессе» объединиться для борьбы против судовладельцев, этих наших эксплуататоров? Так вот прошу тебя, дружище, завтра на митинге крепко сказать — ты это умеешь, — как надо бороться за свои права нам, черноморцам.

— Ладно. Выступлю, — сказал Железняков.

Последнюю запись в своем дневнике Железняков сделал 7 апреля.

«7 апреля. Новороссийск.

Жизнь с 9 марта резко повернула течение и усилила свой бег. Было собрание моряков. Выхожу, говорю и начинаю жить той жизнью, о которой мечтал, — жизнью общественного деятеля».

Через несколько дней, тепло распрощавшись с друзьями-черноморцами, Железняков направился к берегам Балтики.

По дороге в Кронштадт Анатолий заехал в Москву. Хотя он и торопился, но все же решил несколько дней побыть с родными и повидать своих старых друзей с Бутырского завода и в Богородске.

Богородцы обрадованно ему сообщили:

— Вот хорошо, что приехал. У нас сегодня как раз митинг в театре «Колизей». Прибыли ораторы из Москвы и Петрограда. Но только меньшевики да эсеры.

— Ты за какую партию стоишь? — спросил у Анатолия один из старых ткачей.

— Пошли на митинг. Там увидим, кто за кого, — ответил Железняков. — Вы мне вот что скажите, братки, как сейчас поживаете при «свободе»? Как Морозов, подобрел?

— По-прежнему душит нас и жиреет. Как был кровопивцем, таким и остался, — сказал один из рабочих, шагавших рядом с Анатолием.

— Пора вам сбросить этого мироеда со своих плеч, — посоветовал Железняков…

Зал театра был переполнен. Митинг только что начался.

Председатель, приезжий меньшевик, призывал одобрить деятельность Временного правительства, чернил партию большевиков.