Матрица бунта - [35]

В том, что собственно фабульную часть «Карагандинских девятин» («Октябрь». 2001. № 8; смотри также: Павлов О. Повести последних дней. М.: ЗАО Изд-во «Центрполиграф», 2001) можно при желании легко свести к мрачному анекдоту, Быков, пожалуй, прав. Поводом к основным событиям повести становится подарок от души, ставший долговой обузой для получателя. Глухой начальник полигона хочет одарить очередного подчиненного-срочника вечным нержавеющим зубом. Но коварство начмеда тормозит дар на стадии выломанной в зубном ряду прорехи, а демобилизацию — на моменте переезда солдата с места службы в больницу, растягивая бесконечно дни его армейской неволи. Далее следуют чиновничье интриганство, путаница в лицах, символические переодевания. В руках Быкова авантюрность такой фабулы получила бы текстообразующее значение. У Павлова же она не только погашена, заслонена внутренним сюжетом, но даже в итоге мешает его главному пафосу! Чем дальше развиваются события, тем дальше Павлов уводит нас от своего сокровенного идеала. Ибо самое ценное в этой повести — ее начало, небольшая глава о дофабульном бытии героя — о его службе до «призового» попадания в больницу.

Глухота начальника, неделями длящееся одиночество в обществе немых истуканов-мишеней преображают мироощущение солдата Алексея Холмогорова. Мир за полигоном обращается в суетный прах, мираж, и единственно реальными оказываются одиночество и тишь его службы. Пустынность дней отдает героя во власть борьбы звериного и святого за его душу. Святое побеждает, и служба превращается для Алексея в послушание, одиночество и глухота единственного собеседника — в подвиг молчальника, тяготы — в блюдение поста, когда в просветлении покоя «еда становилась чем-то невыносимым, как напоминание о жизни». Алексей, по сути, оставлен наедине с абсолютными жизнесмертными сущностями: теплом — холодом, суетой — тишью, одиночеством — сыновством. Итог его службы — выпадение в божественную истину бытия: «Вон как все хорошо кругом».

История службы Алексея Холмогорова тишине так и остается прелюдией, нужной только для объяснения его действий в пространстве текста последующего. И даже жаль, что сатирическое, абсурдное развитие повести в итоге перевешивает органику и мудрость этого зачина.

Несоразмерность фабульного и смыслового плана видна и в одной из последних книг Быкова — романе «Эвакуатор». Если в повести Павлова меня привлекло начало, то роман Быкова я вполне оценила только к его концу. События в «Эвакуаторе» в самом деле анекдот, к тому же анекдот политический: в годину ни много ни мало как гибели нашего отечества, а затем и всех стран от мирового терроризма, а также всечеловеческой тупости и бездарности — Быков предается как социологическому, так и нравственному морализаторству. Одной москвичке от большого везения перепадает «инопланетянин», вовлекающий ее в жесткий квест-сюжет: найти пять человек, успеть вернуться и в этом случае всем вместе эвакуироваться на его родную планету. На оценке этого почти компьютерного сюжета, отлично закрученного ушлым журналистом Быковым, и останавливалось большинство рецензентов. Единственно, кто, на мой взгляд, по-настоящему сумел проникнуть в смысл романа, это критик Ольга Рогинская («Критическая масса». 2005. № 2). Она одна догадалась заметить, что главных героев «Эвакуатора» связывают не только любовные отношения, но и конфликт, чуть ли не поколенческий. В Игоре олицетворен новый тип в нашем обществе — человек частного права, в момент общей катастрофы считающий возможным и правильным скрыться от нее в пространстве игры для двоих. Достаточно внутри себя создать иной мир — и беды реальности, которая, по его мнению, сама виновна в разыгравшейся трагедии, потеряют власть над тобой. Катька же, по выражению критика, «человек ветхий», выступающий за старую идею нашей интеллигенции об ответственности за мир, о личной вине каждого в общем крушении, и этим она ближе Быкову, чем в самом деле «инопланетный» для него Игорь. Отдавая должное интерпретации Рогинской, ставшей неким ключом к разгадке романа, все же замечу: герои Быкова вышли у нее уж слишком цельными и последовательными типами.

Трудно не заметить сходство идеальных героев Павлова и Быкова. Юродивость, бремя ущербности в чужих глазах, искреннее «удивление жизнью» (Павлов) роднят Алексея, Катьку и Игоря. Но идеальный герой Павлова — это герой Быкова с поправкой на цельность. Если Катя чувствует себя обреченной своей юродивостью, то Алексей воспринимает себя «награжденным» ею. И, по вере их, ему в самом деле все время своеобразно везет — у нее же, кажется, весь мир валится из рук. Таким станет и Игорь, когда герои «попадут» на его планету, загубленную в его отсутствие неведомым злом. В земных же условиях Игорь исповедует правоту личной свободы и частного дела и тем временно спасен от маргинального самоощущения, в отличие от Катьки, обо всем, начиная с себя, судящей по принципу личной вины и наказания. Катька у Быкова неспокойная, катастрофичная, раздвоенная, влекущаяся к разрушению — существо же павловского Алексея стремится к покою, прихотливо избегает сомнений, которые разрушают, изводят душу.