Матисс - [5]

во Франции был Пуссен. Как ни странно это, Матисс при всем несходстве своего характера с Пуссеном был для своего времени таким же „совершенным художником”, каким тот был в XVII веке.

Матисс не ставил своей задачей создание трактата об искусстве. Он ограничивался попытками уяснить себе цель и пути своих исканий. Нельзя видеть в его высказываниях ключ к тайнам его мастерства, и потому они не освобождают историка от необходимости критически рассматривать его работы. Высказывания Матисса не складываются в стройную систему, в эстетическую теорию. Он признавал, что „лучшее, что есть у великих мастеров, превосходит их собственные размышления”. Это его утверждение можно отнести и к нему самому.

Матисс понимал и ценил значение в искусстве эксперимента, которым так увлекалась парижская школа. Но он всегда испытывал потребность творить ценности, создавать прекрасные вещи, выражать себя, доставлять людям блаженство и наслаждение. Его воззрения и теории только потому драгоценны, что им следовал большой, высокоодаренный художник, художник, который может быть поставлен рядом со старыми мастерами, как Шарден и Ватто, Пуссен и Клод Лоррен, Делакруа и Энгр. За что бы ни брался Матисс, какие бы задачи он себе ни ставил, он всегда выступает прежде всего как художник. Были у него большие и меньшие удачи, но все, что выходило из его рук, — это подлинное искусство, поэзия красок, на всем лежит отпечаток его таланта, ума и вкуса. В то время, когда далеко не всем даже даровитым художникам удавалось оставаться в пределах искусства, творческая деятельность Матисса была особенно благотворна.

Излюбленные образы и мотивы

Матисс не может быть причислен к художникам, которые обогатили искусство новыми, небывалыми ранее темами. Но у него были свои излюбленные темы, и в их понимание он внес много нового.

Большинство картин Матисса можно разбить по тематике на две группы. В одной из них изображается невиданное, небывалое, но желанное блаженство людей: это темы идиллические, пасторальные, вакхические, картины, рисующие золотой век человечества, с обнаженными телами на фоне цветущей благодатной природы (илл. 6, 7). Картины этого рода большей частью созданы художником по воображению, отчасти как парафразы того, что он находил у своих предшественников в классической живописи, начиная с венецианских мастеров Возрождения и кончая „Большими купальщицами“ Сезанна.

Вторая группа картин — это картины, рисующие людей такими, какими их можно наблюдать в жизни, в домашней обстановке, рядом с предметами, которые постоянно находились перед глазами художника (илл. 18). Эти картины писались преимущественно с натуры или по воспоминаниям. Впрочем, и в этих картинах Матисс во многом опирался на предшественников, начиная с голландских жанристов XVII века и кончая импрессионистами.

Эти два рода тем довольно различны по своему характеру и значению. Но они не были отделены друг от друга непреодолимой преградой. Художник часто переносил свой опыт из одного рода картин в картины другого рода. Нередко он даже стремился наполнить картины обоих родов одним содержанием, то есть приблизить воображаемое к реальному и, с другой стороны, обогатить реальное плодами воображения.

Соответственно своим общим представлениям об искусстве, он неизменно искал в каждодневности преимущественно такие мотивы, которые больше всего способны поднимать дух и радовать глаз. Матисс одевал свои модели в праздничные, нарядные костюмы или же, если так можно выразиться, изображал их в „наряде обнаженности”. В сущности, в этом не было ничего нового.

В своих галантных сценах Ватто отступал от реального быта двора времен Людовика XIV, воссоздавая на холсте воображаемый мир красоты и светскости — немного театр с его бутафорией, немного несбыточную мечту. То же самое было и в пасторальной живописи Джорджоне и у других венецианцев или в восточных темах у Делакруа и Энгра. В этом тоже сказывались мечты человечества о земном блаженстве, о невозвратно потерянном, но желанном рае.

В картинах Матисса бросается в глаза царящая в них праздничность и нарядность. Мы видим преимущественно красивую обстановку, букеты цветов, старинную мебель, дорогие ковры как обязательные атрибуты человеческого благополучия. Вместе с тем у него почти не встречается невзрачных мотивов будничной повседневности. За это Матисса упрекали в оторванности от современности, в непонимании ее противоречий и теневых сторон, как упрекали за это и Ватто и других художников этого рода. В пристрастиях Матисса нередко усматривали прямое воздействие на него вкусов богатых меценатов. Называли его художником „светским”, прилагали к имени его еще более уничижающие эпитеты.

Однако если более вдумчиво подойти к этому вопросу, то отпадут основания для многих упреков художнику. Конечно, ему нравился мир нарядных женщин и элегантной обстановки, как ему нравились и сельские идиллии с обнаженными телами на фоне зеленой листвы. Но главное, что его занимало, это возможность создания искусства, сотканного из подобных мотивов, которые входили в мир его холстов в претворенном, в снятом виде. Здесь допустимо привести одну, быть может, несколько отдаленную аналогию: русские народные мастера нередко украшали донца прялок не сценами каждодневного крестьянского труда и жизненных тягот, а изображениями светских дам и разряженных гусаров, заимствованных ими из журнальных картинок и расцвеченных красками их воображения. Нет оснований полагать, что крестьянские мастера стремились угодить своим господам. Своими красочными росписями они доставляли радость склонявшимся над прялками женщинам-труженицам.