Матерый мент - [35]

Доблестная российская интеллигенция, долго и упорно искавшая приключений на свою задницу, наконец-то обрела их в полной мере. Увы, не в первый, но очень возможно, что в последний раз. Начало девяностых годов двадцатого столетия навсегда останется в российской истории временем сплошных поганеньких загадок и мерзопакостных парадоксов. Потомки, перелистывая подшивки газет и журналов того паскудного легендарного времени, лишь руками разведут в полном недоумении: как могли взрослые и даже неглупые люди проявить столь пещерную, зоологическую дурость и напороть столько и такой фантастической чуши, что и армии законченных параноиков была бы не в подъем.

Алаторцев быстро ощутил «свежий ветер перемен» и всю прелесть жизни «по-новому» на собственной, очень ему дорогой шкуре. Прежде всего появились ранее совершенно непривычные и потому весьма болезненные финансовые проблемы. Сбережения, оставшиеся в наследство от родителей и хранимые по старинке в сберкассе, в одночасье обратились в прах. С ним в очередной раз сыграли нечестно, не по правилам, «они» снова обманули Андрея. Не столько даже было жаль пропавших денег, как стыдно и противно осознавать себя одним из вульгарно облапошенных простаков, из быдла, массы, к которой он испытывал почти безграничное презрение. Но ведь и с деньгами надо было что-то делать, их стало попросту не хватать для его образа жизни, менять который он вовсе не собирался.

Андрей решил поправить дело, но увяз еще глубже. Он связался с финансовой пирамидой, то ли МММ, то ли еще какой из них, благо в те почти былинные времена жульнические предприятия, фонды и прочие конторы такого профиля плодились, как на сучке блохи. Алаторцев был кем угодно, но не дураком. Цену этому виду надувательства он знал прекрасно и нехитрую его механику представлял себе хорошо. К сожалению, как выяснилось, недостаточно хорошо. Он банально не успел «спрыгнуть» и загремел под откос в теплой компании других любителей получить на грош пятаков. Это было уже совсем серьезно, и доставшуюся при разделе имущества бежевую «шестерку» пришлось продать, иначе он не рассчитался бы с долгами. На горизонте замаячила перспектива заботы о куске хлеба насущного с котлетою. Цены росли, зарплата нет, да и выдавать ее стали как-то по-новому, время от времени. Срезали надбавки за степень. Перестали платить за авторские свидетельства, а какая безотказная была кормушка!

Народ помоложе и поухватистей ринулся ловить рыбку в очень мутной воде «бизнеса», приличного русского слова для этого рода деятельности не отыскалось. Но у Алаторцева не было стартового капитала и была трезвая оценка своих способностей, а значит, и шансов на этом скользком поприще. «Бизнесменом» – то есть записным жуликом и прохиндеем – надо родиться или, на худой конец, в себе эти благородные качества воспитать. Пополнять армию неудачников, которым этот фокус не удался, Андрей совершенно не хотел.

Конечно, напрашивался такой стандартный выход, как отъезд за рубеж. Дорожка эта была быстро и столь основательно проторена, что пустели уже даже не институты, а целые научные центры. Были и вполне реальные возможности. Андрей прекрасно знал английский – международный язык науки, вполне сносно – немецкий, его не связывала семья, наконец, двумя-тремя методами он владел виртуозно и мог свои навыки применить в самом широком спектре биологических либо медицинских дисциплин, от родной и знакомой физиологии растений до чего-нибудь экзотического, вроде нейрохимии. Что касается ностальгических березок, нестеровских лужаек и прочих родных пепелищ да отеческих гробов вперемешку с курскими соловьями и тамбовскими волками, то Алаторцев считал, что это – всем дурям дурь. В Канаде или Баварии тоже не кактусы с эвкалиптами растут, не сумчатые тигры бегают и не колибри песни распевают.

Канада и одна из земель объединенной Германии упомянуты здесь не случайно. Дело в том, что Андрею даже не пришлось бы отвоевывать себе место под солнцем бог весть где, ехать, как большинству молодых ученых, в пугающую неизвестность. Ему дважды присылали личное приглашение – из Монреаля и Мюнхена. Даже Ветлугин не возражал против его отъезда, говоря, что, будь он сам помоложе, особо не раздумывал бы. Даже Кайгулова чуть ли не выталкивала его в Баварский университет, видимо, надеясь со временем перебраться туда же. Все подталкивало Алаторцева на этот путь. Алаторцев от него отказался. Почему?

Среди всех радужных перспектив и возможностей зарубежного варианта проглядывали два больших «но».

Слишком хорошо осознавал он свои возможности и слишком, больше всего на свете боялся стать «одним из…», таким, как все, как «они». Странный психологический парадокс заключался в том, что боязнь эта, ограничивая его, в то же время давала ему силу. Алаторцев давно решил, что в родной стране ему делать нечего, рано или поздно он должен оказаться там, где и все нормальные, благополучные люди. Вопрос лишь, когда и при каких стартовых условиях. У него не было имени – это первое «но». У него не было денег – это «но» второе. То и другое он мог заработать, точнее, у жизни только в России. Он не смог бы связно объяснить, почему столь уверен в этом, однако уверенность была абсолютной.