Математик - [2]

Нина очнулась, вырвала из его руки бокал. Максим сжался весь, отвернулся, сделал вид, что заснул. И почти добрался до края забытья, но сделал усилие и в рюкзаке с ноутбуком нащупал заначку — диск металлической фляги с бурбоном, нераспознанной на детекторе, — которая позволила ему провести остаток полета в анабиозе.

В таком виде Макса нельзя было показывать даже Богу. Едва не выламывая ему руку, Нина проволокла мужа мимо встречавших с транспарантом International Math Congress, мимо телевизионных камер и толпы корреспондентов. Они еще не раз воспользуются тем, что европейские лица трудно распознаются азиатским глазом. У выхода лился рекой глянца лимузин. Не для них ли? Она метнулась в сторону, к стоянке такси, швырнула Макса на заднее сиденье, сама скользнула поверх него и, выпрастывая из-под себя его бедро, сунула водителю приглашение, адрес был выделен маркером.

Отель словно возносился колоннами внутреннего зала куда-то вверх, следуя за отраженным от зеркально-мраморного пола ливнем света. Макс жмурился и что-то бормотал, пока их регистрировали, а когда на девушку за стойкой напал приступ икоты — громкой, беспощадной, сокрушавшей все ее щуплое азиатское тело, — Нина поморщилась, а Макс, шатаясь, все-таки справился с соскочившим с плеча рюкзаком, достал из него бутылочку с водой и велел девушке отвести за спину руки и потянуться губами к горлышку.

В скоростном лифте у Нины подкосились колени, звучавший из потолочных динамиков Вивальди, казалось, унесся куда-то вниз, потому что от стремительного подъема заложило уши; портье выкатил тележку с багажом на семьдесят шестом этаже. Макс сразу потерялся в многокомнатном люксе с панорамной стеклянной стеной, за которой разверзалась световой икрой пекинская тьма, заставленная светящимися островами небоскребов.

Нина попросила горничную опустошить бар и забрать с собой всю выпивку, а взамен принести побольше минералки, и ни при каких условиях в будущем не доставлять в их номер алкоголь. Горничная поклонилась, исчезла, но вместо бутылок с минералкой принесла стопку полотенец и снова получила инструкции от раздраженной Нины.

Развесив вещи, она переоделась и поискала Макса — он спал в джакузи голым, воду пустить не сумел, не разобрался: слишком много кранов и кнопок, отовсюду брызжет, но ниоткуда не льет. Выволокла его, закутала в халат, усадила в кресло, влила литр минералки, на всякий случай скормила успокоительное, уложила.

И тут журналисты протиснулись вслед за горничной, — пришлось объясняться и давать интервью вместо мужа. Но кое-как справилась: сказала, что муж предельно сосредоточен перед завтрашней церемонией и времени на общение у него в обрез.

Приняв ванну, она рухнула в постель, но скоро заворочалась; ей не спалось на такой высоте, ей бы самой сейчас пригодилось спиртное, чтобы смягчить тоскливую тревогу, которую излучало окно их номера. Огни шедших на посадку самолетов были существенно ближе городских огней; казалось, что в кабине пилотов можно разглядеть силуэт: рука, плечо, подголовник кресла; в иллюминаторах — полумесяцы профилей; вспышки маяков выхватывали металлические паруса по крыльям и брюху фюзеляжа… Максим сопел, посвистывал во сне и вдруг замолкал. Тогда она прислушивалась и присматривалась, как в лунном свете едва колышется край одеяла, толкаемый его грудью. И с облегчением снова слышала дыхание мужа. Наконец не выдержала и, закусив подушку, завыла, разрыдалась; скуля потихоньку, выплакалась от души, иногда поглядывая на профиль Максима — стремительный и беззащитный, с сильно торчащим, как у подростка, кадыком. Сон после плача пришел глубокий и полный сытной черноты, чернил забытья.

Утром Нина приняла ванну, воду спускать не стала, вложила в нее Макса, прибавила горячей. Занялась маникюром и позвонила в Афины. Поговорила с мамой и детьми, которых дед вчера возил на Вульягмени — показывать лебедей. Во время разговора напряженное ее лицо оттаяло проступившей улыбкой. Она помнила, как в детстве отец тоже возил ее на это озеро: садилось солнце за склоны, мгновенно темневшие синими провалами теней, хвойная духота одуряла, под капотом машины что-то потрескивало. Отец подал ей руку, и она вскарабкалась на валун, чтобы получше разглядеть кипящее облако лебедей: сильные белые птицы скользят по закатному зеркалу и перелетают, срезая воздух огромными прогнувшимися крыльями.

Затем Нина позвонила подруге и среди прочего обронила: «Я выходила замуж за гения, а оказалось, что вышла за пьяницу. Что мне с того, что гении тоже люди? Гений лучше виден издали. Вблизи — это человек. Отец не может мне простить этой глупости. Но я заслужу прощение, я поумнею…».

Завтракали на верхотуре во вращающемся ресторане с прозрачным полом. Было страшно, и Нина смотрела только в тарелку. Под ними ползла туманная пропасть Пекина. Макс пил минералку с закрытыми глазами.

На выходе их ждали люди с пухлыми микрофонами, операторы с камерами на плечах вытягивались на цыпочках и толкали друг друга. В интервью Максим путано, запинаясь, возвращаясь вновь к уже выраженной мысли и пытаясь ее переформулировать более точно, подробно отвечал на вопросы; его мутило, он старался улыбаться, но гримаса муки искажала его лицо, и казалось, что он борется с изжогой.