Матагот - [8]

Я бросил поиски, почувствовав вдруг, что освободился от давившего на меня груза. Я ощутил легкость и свободу, все страхи покинули меня.

Безмятежность осенила Ардьер своими пуховыми крылами; на раны словно пролился целительный бальзам.

Напевая какой-то забытый мотивчик, я впервые с момента прибытия в Ардьер захотел поваляться на склоне с гнездом гадюк, которые, как я предполагал, навсегда покинули эти места.

VIII

Жанна Леу пришла к десяти часам, хотя я не ждал ее. Я был счастлив видеть эту женщину, поскольку вновь мог удовлетворить ее любопытство.

Но она принесла еще более удивительную новость.

— Кордасье… Кордасье… — Волнение Жанны, не утихшее и после нескольких километров ходьбы, мешало ей выложить то, что она собиралась сообщить о владельце фермы Ардьер.

Наконец я узнал:

— Умер Кордасье!

И Жанна принялась пересказывать историю его кончины. Я слушал, испытывая головокружение.

— …Незадолго до рассвета, еще во сне, он начал стонать от боли — подробностями поделилась жена, излагавшая их всем и каждому, словно хотела отделаться от них. Потом принялся ворочаться, сбивая простыни в комок, а причитания его делались все пронзительней. Наконец он проснулся и понял, что кошмар ему не снится. Кордасье попытался встать, но рези в животе опрокинули его, он лег набок, прижал ноги к брюху, а руки скрестил на груди, чтобы справиться с муками… Изо рта его лилась зеленоватая пенистая слюна, липкая и тошнотворная… Кордасье бормотал в бреду, упоминал какого-то «Безебута», произносил множество непонятных слов… Утверждал, что ему в брюхо засунули третью складку злой ночи… Шептал, что его протыкают иголками, которым дали заржаветь в трупе ненавистного врага, болтал невесть что, то стонал, то выл от приступов адской боли… Кожа его из белой сначала позеленела, а из зеленой почернела!.. Никакое питье не помогало. Все выходило обратно, Кордасье жаловался, проклинал, бранился!.. Так он болтался между жизнью и смертью целых два бесконечных часа, а потом покинул мир живых, выкрикнув напоследок жуткие проклятия…

Кордасье ушел громогласно. Я не спросил у Жанны Леу, в какой час он расстался с душой.

Поскольку сам мог его назвать с точностью до минуты.

— …Прикативший из города врач опоздал. Он ни секунды не колебался — Кордасье отравили. Скорее всего, грибами. Но очень медленного действия — они делали свое черное дело часами, даже днями, никак не проявляясь. Отрава была такой гнусной, что труп немедленно начал разлагаться и исходить невероятным зловонием. Его спешат похоронить. Похороны состоятся сегодня вечером. Старому Говию едва хватит времени вырыть могилу поглубже, чем для обычного покойника, который так не пахнет.

Жанна помолчала и решительно добавила:

— Грибы… и Брюлемай! Лес, грибы, лесоруб — все цепляется друг за друга! Но как предъявить обвинение достигшему своей цели мерзавцу, а?..

Я больше не слушал… Образ пресмыкающегося, который сложился у меня при первой же встрече с Кордасье, обрел форму и с силой кружил меня вокруг Ардьер… Самые разные предположения вихрем проносились в моей голове, но я не желал разбираться в них, чтобы проще было отбросить невозможную возможность: Кордасье являл собою двойственную натуру — его земли и дом чувствовали и реагировали, как он сам!..

— Каменные уши… — серьезным тоном повторила Жанна Леу.

И мне вспомнились другие случаи отождествления человека с растением или минералом. Ардьер, тайное «я» талантливого колдуна, где он мог держать любимых животных, связанных с ним таинственной нитью!.. Ардьер — вторая ипостась хозяина!.. Нет, мое воображение слишком разыгралось… Нет.

Сама того не желая, Жанна Леу вернула меня к здравому смыслу.

— Как же так, — жалобно запричитала она. — Кордасье позволил отравить себя как младенца! Я все же считала его посильней и…

И «неуязвимей» — хотела сказать она, но не нашла подходящего слова.

Однако Кордасье не утерял силы, хотя и перестал дышать. Он ока зался невероятно сильным!

IX

Я отправился в деревню сразу вслед за Жанной. Там царило оживление, которое неизменно вызывает добрая или злая смерть. Завидев меня, люди внезапно замолкали и подозрительно смотрели в затылок, но не как на чужака, а как на постояльца Кордасье.

Я направился в дом владельца Ардьер. У входной решетки стоял накрытый черной скатертью стол с сосудом со святой водой и веткой самшита внутри. Витая свеча, оплывающая на один бок, призывала к смиренному прощению усопшего, неважно, был он верующим или нет. Благословения раздавались именно здесь. И это к лучшему, ибо едкая вонь от Кордасье стояла повсюду — и в доме, и в саду.

Пока я произносил слова утешения вдове, которая еще не знала, счастлива она или нет от утери своего странного супруга, до моего слуха донеслось смутившее меня замечание:

–.. Пойми, некоторые злонамеренные покойники могут оставлять среди нас, живых, гнусный росток злобы, который прорастает, набирается сил и отравляет нашу жизнь, хотя тот, кто его посеял, уже умер… Интересно, что оставил нам этот!..

* * *

Новым неожиданным событием с тяжкими последствиями оказалось вынужденное посещение во второй половине дня столярной мастерской Альбареда, когда я уже издали попрощался с телом Кордасье.