Матагот - [12]

Едва я додумал мысль до конца, как тут же выдвинул ящик тумбочки.

Моя рука нащупала револьвер, найденный под мертвым котом.

Смазанная рукоятка выскальзывала из ладони и пальцев, но я сжал ее крепче и покорил себе.

Я решил более не поддаваться никакому страху, не бояться ни умершего Кордасье, ни живого Брюлемая, ни разложившейся собаки, ни кюре с его лопатой… Более никто не сможет безнаказанно прогуливаться по Ардьер, нарушая мое спокойствие. Я чувствовал себя сильным от полученного с помощью Провидения оружия, которое обеспечивало мое право на ночную тишину.

Я направился прямо к двери и медленно отворил ее.

Обежал глазами двор и… заметил его!

Заметил массивное животное, черное на темном.

Но это не была собака из колодца.

Я различил огромного кабана.

В поисках пищи он копал рылом землю метрах в двадцати от меня. В окружавшей его ночи кабан был превосходной мишенью.

Я взвел курок и медленно поднял револьвер, зная, что не промахнусь. Как это объяснить? Я ощущал неразрывный контакт с этим оружием, которое наделяло мою руку волшебной ловкостью… Словно — осмелюсь ли сказать такое! — вдруг меня снабдили рукою меткого стрелка.

Без малейшей спешки я наугад выпустил все шесть пуль в находившееся далеко от меня животное, которое, получив первую, дернулось, привстало для бегства или атаки, но тут же рухнуло бездыханным.

XIII

Утром я отправился к мяснику Ворбеку с просьбой ободрать и разделать кабана, пообещав ему три четверти туши за хлопоты. Сделка мне казалась удачной!

Он согласился, даже не дослушав меня, закрыл лавочку перед носом клиентов, запряг повозку и бросил в нее мешок с инструментом.

Мы вернулись в Ардьер, захватив по пути Жанну Леу, которая неизвестно как выведала о моем приходе к мяснику. Она явилась перед самым нашим отъездом со словами восхищения моей ловкостью. Но если честно сказать, ей хотелось увидеть все собственными глазами.

Ворбек был сухой смуглый тип, словно пережарившийся на солнце; в глазах его сверкали пронзительные зрачки, будто плененные птички, каждая в своей клетке глазного яблока. Ничто не ускользало от него. Он не болтал, но по складкам у губ ощущалось, что он ведет непрерывный беззвучный монолог, и все непроизнесенные слова читались в его глазах.

Говорили, что он ловок, и таковым Ворбек оказался, а кроме того, хитер, ибо сознавал свою силу, которая угадывалась в подрагивающих мышцах. Он умел пользоваться своими руками, словно по ночам держал их в заговоренной воде, — стоило лишь поглядеть на его пальцы, то щиплющие, то зажимающие, то проникающие внутрь, то снова спокойные.

Поскольку я заговорил о магии, то скажу: Ворбек ее побаивался, но тянулся к ней и единственный в деревне открыто почитал покойного Кордасье, восхищался им, как он дал понять, пока мы ехали по тряской дороге, болтаясь, будто три мешка со свеклой, по воле колес, попадающих в каждую выбоину!

Ворбек не скрывал, что согласился поехать в Ардьер для выполнения ненужной ему работы, чтобы «доставить удовольствие Кордасье», не оставив и тени сомнения, что мне бы отказал. Но, заметив мое недовольство, он добавил, что, пожалуй, все же приехал бы, чтобы оценить удачу.

Оказавшись перед тяжеленным волосяным мешком, над которым уже гудели бронзовые мухи, Ворбек воздал должное моей меткости — я совершил подвиг, прикончив кабана шестью пулями… Шесть штук прямо в череп и ни одной мимо.

По количеству и разнообразию присвистываний я понял, что этот скрывающий свое пристрастие охотник открыто восхищается.

Жанна Леу пыталась мысленно воссоздать полет пуль. Она приподнимала за уши окровавленную голову и смотрела, куда попал смертоносный свинец. Жанна словно сомневалась в собственном зрении. Мне даже пришла мысль, что она подозревала меня в обмане: кабана прикончила первая пуля, а остальные пять я выпустил, приставив дуло револьвера к голове уже мертвого животного, чтобы все поверили в чудо.

Но своих сомнений Жанна не высказала, только удивилась, что я запасся револьвером, переезжая в Ардьер; она же о нем, мол, и не подозревала. Невольное признание Жанны выдало ее любопытство, заставившее женщину осмотреть мои чемоданы и ящики.

Я еще не успел рассказать Жанне об истории с зарытым в навозе ящиком, котом, а следовательно, и о появлении револьвера, поскольку Ворбек просил помочь ему подтянуть и подвесить кабана к лестнице, которую он поставил у стены.

Это был тяжкий труд. Зверь весил порядочно и уже окоченел. Наконец туша повисла вниз головой. Ворбек вонзил остро отточенный нож в брюхо зверя и одним движением взрезал его.

Внутренности вывалились единой массой, как туго свернутый промасленный канат; от едва заметной вони разложения мы с Жанной тут же отступили назад.

Но мясо еще не успело испортиться.

* * *

— Вначале шкуру, — проворчал Ворбек изменившимся и таким странным тоном, словно вдруг приоткрылся, показав свою тайную и злобную суть.

Я следил за работой мясника, удивляясь тысячам ловких приемов, с помощью которых он сдирал с кабана шкуру. Шкура не имела особой ценности, а Ворбек относился к ней с почтением, словно это был ценнейший горностай.

Мясник вкладывал в дело все свое умение; на лице его проступило выражение невероятной алчности, что позволило мне оценить истинную стоимость кабаньей шкуры.