Мать ветров: рассказы - [81]

Не успел я произнести первое слово, как она быстро встала. При лунном свете она казалась желтой, как цветок шафрана, а на губах была все та же улыбка, выражающая полное отчаяние.

— Не сможете ли вы разменять мне рупию? — спросил я.

Она открыла сумочку и подала мне деньги. Ее нежные тонкие пальцы были холодны, как лед.

Я заплатил Абдуле. Он поклонился и сел в лодку.

Мы шли молча. Впереди нас, опираясь на палку, шагал старик.

— Почему вы плакали в лодке? — наконец, спросил я, набравшись смелости.

Она ничего не ответила.

— Поверьте, я задал вам этот вопрос только из дружбы. Я очень хочу, чтобы вы рассказали мне о своем горе. Может быть, я смогу вам чем-нибудь помочь?

Глаза ее были влажны. Она уже собиралась было от-в тить мне, но вдруг, что-то услышав, слегка вскрикнула и остановилась. Если бы я не поддержал ее, она бы упала. Слышно было, как пел Абдула:

…Зачем мириться с той, которая нечестна…

Казалось, голос его бежал по волшебной лунной дорожке, которая пролегла по безграничным просторам Джхилаа. Он пел с огромным воодушевлением, однако в каждом слове сквозила явная насмешка, которая больно отдавалась в сердце. Я посмотрел на Шаму: она дрожала и старалась идти как можно быстрее. Может быть, она хотела убежать от этой грустной песни, которая преследовала ее потревоженную душу?

Остаток пути мы прошли молча. Наконец, они сели в повозку.

— Благодарю вас, — сказал юноша, пожимая мне руку. — Очень благодарю. Мы доставили вам столько беспокойства… А ваша деревня близко отсюда?…

— Мили три-четыре. Прямо по этой тропинке… Я пойду пешком…

Некрасивая женщина сложила руки в знак прощания и поклонилась. Я сделал то же самое. Шама посмотрела на меня каким-то двусмысленным печальным взглядом и тоже поклонилась. Может быть, она хотела этим взглядом открыть мне свою душу? Не знаю. В глазах ее только на один миг блеснул огонек и тут же погас, будто красивый камешек, сверкнув, исчез в голубой воде океана. Она еле заметно махнула мне рукой. Слегка звякнул браслет, на мгновение вспыхнув огнем, подобно тому как с неба падает звездочка… Она опустила глаза и стала поправлять сари.

— Прощайте! — сказал я быстро.

— Прощайте! — ответил юноша, махая рукой. Повозка тронулась.

Тропинка шла прямо через поля, а на небе между звезд пролегла точно такая же тропинка…

«Когда же началось это путешествие? — подумал я… — Кончится ли оно когда-нибудь? Куда ведут эти обе тропинки?…»

ПЕСНЯ И КАМЕНЬ

Ненависть тоже своего рода любовь. Вот, например, Иджав Хусейн Зеди.

Зеди ненавидит женщин. Он некрасив и болезненно переживает этот недостаток. Кроме того, он очень маленького роста, почти карлик. В его походке тоже есть какой-то дефект, который невольно вызывает смех. И когда люди, чтобы утешить его, не смеются над ним, а наоборот, оказывают ему свое уважение и бывают приветливы с ним, особенно когда они стараются посадить его рядом с собой, он еще больше сердится и раздражается. В душе он, наверное, очень хочет, чтобы люди называли его некрасивым, маленьким, карликом, ругали бы его, сторонились его. Я часто замечал, что он хорошо относится к тем, кто его ругает, и недолюбливает тех, кто старается сдерживаться. И чем лучше люди старались относиться к нему, тем сильнее он всегда раздражался. Впервые я встретил человека, который так любит страдать, который постоянно сознательно издевается над собой. Зеди живет в XX веке, поэтому он работает помощником директора кинокомпании. Если бы он жил в XVI веке, он был бы монахом-католиком или ревностным муллой, но XX век сделал его помощником директора.

Он даже наслаждается тем, что он так несчастен. Люди радуются красивым вещам, получают удовольствие от приятных разговоров, восхищаются хорошими манерами. Зеди интересуется болью, муками и страданиями, уродством и всем тем низменным, что скрывается во мраке.

Небо, верхушка дерева, полет голубя, то есть все то, что тянется вверх, к свету, его не трогает. Он сторонник зла, порока, ненависти. Он почти дух зла.

Зеди смертельно ненавидит женщин. Он ненавидит даже их тень. Он называет их самыми низкими тварями и не выносит их присутствия.

В студии, там, где собираются женщины, всегда можно увидеть остановившихся около них мужчин, но Зеди вы там никогда не найдете. Если ему когда-либо приходится проходить мимо девушек, он весь вытягивается, как будто каждая частица его тела взывает к женщинам.

Голод, когда он обостряется до такой степени, превращается в ненависть. Голод в сущности является признаком жизни, движения, деятельности. Но последней ступенью голода является смерть, неподвижность, спокойствие.

Чувственность Зеди настолько обострилась, что назвать его мужчиной было бы, пожалуй, преувеличением. Его влечение к женщинам умерло из-за его уродства, которое, натолкнувшись на чувство эстетического женолюбия, превратилось в ненависть. Теперь он не мужчина и не женщина. Он — это ненависть, мятущаяся душа, которая запутала себя, завязала такие узлы, которые очень трудно развязать. И теперь он, вероятно, не знает, как держать себя. Этим он очень похож на руководителей нашей страны. Если сказать Зеди, что такой-то женщине надо присутствовать на распределении ролей, он рассердится. Если повторить, то он так накинется на вас, как будто вы, сказав это, совершили какой-то позорный поступок. Если же вы будете настаивать, то он убежит и пошлет вместо себя курьера или слугу.