Мать ветров: рассказы - [46]

И все они снова принялись хохотать. Мне ничего не оставалось, как засмеяться вместе с ними.

Но вдруг Кульдип Каур оборвал смех и обратился ко мне серьезно:

— А сколько ты… сколько ты получаешь за эти свои рассказы?

— Да примерно столько же, сколько и ты. А чаще всего — ничего. Написав рассказ, я несу его редактору. А тот заберет рассказ, поблагодарит меня, но денег не дает. Такой порядок способствует блеску и процветанию газеты.

— Зачем же ты тогда занимаешься такой ерундой? Почему не чистишь ботинки, как мы? Вот что я тебе скажу, бросай-ка ты свои рассказы и приходи к нам. Мы примем тебя в свою компанию и станем звать Бадбекха Латиф. Согласен? Давай руку!

И Кульдип Каур крепко пожал мою руку.

— Но имей в виду, что каждый день тебе придется Давать по четыре анны полицейскому. А если в какой-нибудь день ты не сможешь их заработать, то… Это никого не касается, откуда ты их возьмешь. Хоть воруй, но четыре анны отдай! Кроме того, раза два в месяц тебе придется посидеть в полицейском участке.

— Это еще зачем?

— Этого и мы не знаем. И хотя каждый из нас и дает полицейскому по четыре анны, все равно он два раза в месяц ловит нас и отводит в участок. Такой уж у него порядок. Он говорит: «Что я могу поделать?»

— Ну хорошо, два раза в месяц в полицейский участок.

— Раз в месяц побываешь в суде, где будут разбирать твое дело и приговорят тебя к штрафу в две или три рупии.

— Но почему же? Ведь я даю полицейскому четыре анны?

— Э, друг, полицейскому ведь тоже надо жить! Не понимаешь, что ли, Вшивая литература?

— Вшивая литература все понимает, — сказал я, хитро подмигнув Кульдип Каур, и мы оба принялись хохотать.

В это время к нам подошли Мадхубала и Кокку. Они обливались потом и едва переводили дух.

— Ну как, перестал болеть живот? — спросил я Мадхубалу.

— Перестал, только теперь очень есть захотелось!

— И мне тоже, — сказал Наргис.

— Может быть, поедим иранского плова? — предложил Нами.

— А потом снова заболит живот, — сказал Кульдип с горечью. — Снова пойдем бегать и снова захотим есть?

— Я могу дать две пайсы, — сказал Нами.

— Я вношу анну, — сказал я.

Каждый дал сколько мог, и набралось четыре анны. За пловом послали Нами. Во-первых, потому, что он был самым маленьким, а во-вторых, потому, что повар из ресторана симпатизировал ему и мог дать сверх двух порций третью или порции положить побольше.

Когда Нами ушел, я спросил ребят:

— Вы каждую ночь здесь ночуете?

— Да, все, кроме Мадхубалы, — ответил Кокку. — Мадхубала обычно ночует дома, но сегодня он остался с нами.

— Где ты живешь? — спросил я Мадхубалу.

— В Сайене. Там у меня мать.

— А отец?

— Отец? Откуда мне знать отца? Возможно, какой-нибудь сетх из соседнего квартала.

Понемногу все мальчики затихли. Они сидели пришибленные, словно кто-то им дал пощечину. Дети, у которых не было опоры, не было родителей, не было имени и дома, пытались заполнить недостаток любви и ласки песнями из кинофильмов:

Я в тебя, ты в меня,

Оба мы влюблены…

Где ты, мой любимый? Где мой отец? Где мать? Где брат? Где вы и кто вы? Зачем вы произвели меня на свет и бросили на безжалостные камни мостовой, чтобы всю жизнь терпеть побои и оскорбления!

Побледневшие, осунувшиеся лица мальчиков исказились ужасом. Они схватились за руки и прижались друг к другу. Им неоткуда было ждать помощи. Сейчас каждый дом, каждый переулок пугал их. Они казались им страшными чудовищами, которые готовы были навалиться на них и раздавить. Этот страх и заставил их взяться за руки и искать поддержки друг у друга.

В эту минуту они показались мне жалкими, напуганными и беспомощными, словно маленькие дети, заблудившиеся в джунглях. Мне и раньше казалось, что Бомбей не город, а джунгли, в которых безвестные потомки человека бродят в поисках дороги, прокладывая себе путь сквозь путаницу бесчисленных улиц и переулков. А когда они не находят дороги, то садятся под первым попавшимся деревом и закрывают глаза.

Но теперь я знаю, что это не так. Бомбей не джунгли. Бомбей город. Говорят, что в Бомбее даже существует муниципалитет. Есть в нем и улицы, и базары, и магазины, есть в нем дороги и дома, — словом, есть все, что должно быть в любом цивилизованном городе. Я люблю этот город, я преклоняюсь перед ним. Я знаю много зданий, памятников, площадей и базаров, и я всей душой люблю их. Но я не могу закрывать глаза на то, что в Бомбее есть еще столько улиц, из которых нет выхода, столько дорог, которые никуда не ведут, столько детей, у которых нет крова!

Наше молчание было прервано появлением Нами. Он подбежал к нам, запыхавшись, с тремя порциями иранского плова. От плова шел ароматный пар.

Когда Нами поставил плов на траву и уселся рядом с нами, мы увидели, что глаза его были полны слез.

— Что случилось? — спросил Кульдип Каур.

— Повар очень сильно ударил меня вот сюда, — проговорил мальчик, всхлипывая, и показал нам правую щеку.

На щеке пламенело большое красное пятно.

— Какая сволочь! — выругался Кульдип Каур.

И все мальчики принялись за плов.

КРАСОТА И ЗВЕРЬ

В летучей, редеющей дымке рассвета он подошел к небольшому ручью, разделся донага и вошел в воду. В некоторых местах вода доходила ему до пояса. Его ноги то касались шелковистой глины на дне, то нежного песка, то скользили по ярко-голубым камешкам. Рыбки весело вились в воде, изгибая свои изящные серебристые тела. Некоторые камни были покрыты серым, зеленым или черным налетом водорослей, и, когда он нечаянно касался их ногой, странное чувственное наслаждение пронизывало все клеточки его тела, заставляя его смеяться от радости. Он набирал воду в рот и булькал, разбрызгивал воду фонтанами, смеялся, пел и плясал в воде, а иногда протягивал вперед обе руки, как будто пред ним стоял близкий друг или любимая.