Мать ветров: рассказы - [105]

— Эй! А ну иди оттуда! Аллах тебя накажет. Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты там не присаживался. Деревья-то плодоносят. Вставай! Уходи оттуда, а то все деревья погибнут. И вот так каждый день.

Фикро сразу встал и пошел в кусты сандала. Он вышел оттуда, улыбаясь, полил себе на руки воды из кувшина и умылся.

— Бабушка, дай немного хлеба, а то я сильно проголодался от твоей брани.

— Сейчас Бегаман принесет воды. Подожди, пока придет, тогда дам хлеба и воду с молоком. Иди пока работай. И как только там одна Марджана справится со всем скотом!

Ребенок опять заплакал. Бегаман с кувшином на голове шла к дому. Она сохранила в своих движениях все очарование молодости, несмотря на то что у нее уже было пятеро детей. Стройная, как лесной олень, она не нуждалась в румянах и каджале, глаза у нее и без того были большими и темными. Ее упругая и высокая грудь была похожа на горную вершину. Услышав плач ребенка, она сердито поджала губы. Вода выплескивалась из кувшина на голову и стекала по щекам. От гнева она раскраснелась и часто дышала. А ребенок захлебывался от плача, лежа одиноко на кровати. Бабушка в это время будила других детей, поднимала их за уши с постели, раздавала направо и налево подзатыльники, стаскивала с них одеяла. Дети кричали, плакали, смеялись, вертелись вокруг нее. Кукарекал петух, блеяли козы, мычали коровы.

Бегаман вошла в дом, сняла кувшин с головы и, взяв плачущего ребенка на руки, прижала его к груди. Дети, поплясав вокруг бабушки, выбежали во двор. Бегаман, пылая гневом, смотрела на мать:

— Ребенок был один.

— Да, — зло ответила бабушка.

— Плакал на кровати один, и никто не слышал?

— Я слышала, — ответила бабушка.

— А если бы его кто-нибудь унес?

— Да, как же. Именно за ним волк придет.

— Волк не за ним придет, а за такой старухой, за такой дрянью, как ты, — кричала в ответ Бегаман.

— Это я-то старуха, я дрянь, да?! А ты очень молодая. У тебя пятеро детей, а ты как шестнадцатилетняя девушка заигрываешь со всеми. И смотришь на каждого так, как будто все село по тебе умирает. А о чем ты сегодня говорила с Джафар Али у источника?

— Мама! Как тебе не стыдно, что ты врешь! Ведь Джафар Али столько же лет, сколько и тебе. Он спрашивал меня о детях. Какое у тебя грязное сердце, мама.

— У меня грязное сердце! Я старуха, дрянь! А ты, наверное, пери, гурия, хорошо ведешь себя. Я кормлю твоих детей, бужу их, смотрю за твоим домом, подметаю двор, готовлю на всех, и после этого у меня грязное сердце, да! — Бабушка начала плакать.

На глазах Бегаман тоже навернулись слезы.

— Но ведь ты первая начала ругаться. Я только увидела, что ребенок плачет, и сказала тебе про это. Он плакал так громко, что я издали его слышала.

— А что я могу поделать? Разбудила весь дом, подмела двор, подняла твоих детей и должна была накормить их всех, а ты такую бурю подняла. И когда только будет конец этому, — плача, жаловалась бабушка.

Ребенок опять расплакался. Бабушка взяла его у Бегаман и, плача, тихо запела, чтобы он успокоился. Бегаман невольно улыбнулась. Эта улыбка сквозь слезы сверкала, как луч солнца в бурном водовороте.

— Иди приготовь все, — сказала бабушка и пошла к кедрам, растущим за домом.

В хлеву было темно. Едкий дым горящей в печке сухой травы резал глаза. Марджана облегченно вздохнула, очутившись в тепле нагретого воздуха. Потом она поставила кувшин на широкую полку и начала кормить скот. Накормила коров, погладила телят, покормила буйволов, приласкала буйволят, а потом пошла к загородке, за которой были козы, и почесала им головы. Ей очень нравился маленький козленок. Она взяла его к себе на колени и долго ласкала, затем, вспомнив, что ей нужно доить коров, сняла кувшин с полки, отдала козленка матери-козе и присела около вымени старой коровы. Едва только первая капля молока ударилась о дно кувшина, он весь наполнился приятным звоном. Дхур-дхур, дхан-дхан, дхур-дхур, дхан-дхан, — стекало парное молоко тоненькими струйками в кувшин. Когда кувшин наполнился больше, чем наполовину, Марджана подставила свой рот под эти струйки. В этот момент кто-то обнял ее сзади. Молоко уже попадало не в рот, а на глаза и растекалось по лицу. Она крепче сжала коленями кувшин с молоком и, не оборачиваясь, сказала:

— Пусти, Фикро.

— Я тоже хочу молока, — ответил Фикро.

— Ну и пей. Вон сколько коров и буйволиц стоят, пожалуйста, пей. Зачем ты меня трогаешь?

— Нет, я хочу молока от этой коровы.

— На, — сказала Марджана, отойдя от коровы и поставив кувшин на полку. Фикро приблизился к ней. По левой щеке Марджаны до сих пор еще текла струйка молока. Фикро поцеловал эту щеку.

— Какая сладкая, — улыбнулся он.

— Грубиян, нахал, — ударила его Марджана.

С быстротой молнии Фикро схватил ее, прижал к себе и начал целовать с такой силой, что голова ее запрокинулась назад, волосы коснулись пола, а шея изогнулась, как ручка кувшина. Ее руки беспомощно заскользили по телу Фикро и безжизненно повисли. Потом Фикро резко отстранил ее от себя, и она, бессильно падая, еще не овладев своим голосом, зашептала:

— Я… Я… сейчас… сейчас… бабушку… маму позову.

— Ради бога, — испугался Фикро, — ради бога не надо.