Мать-рабыня - [5]
Цю-бао подрастал и все сильнее привязывался к матери. Он удивленно таращил свои круглые глазенки на незнакомых людей, но мать узнавал еще издали. Ни на час не отпускал он ее от себя. А вот к отцу был равнодушен, хотя тот и любил его чуть ли не больше матери. Старая госпожа, видимо, любила ребенка, как родного сына, но Цю-бао глядел на нее с таким же удивлением, как на чужих людей. А время шло, и все ближе был тот день, когда мать покинет его навсегда…
Весна сменила зиму, за весной последовало лето. Все домочадцы думали о том, что скоро истечет три года с тех пор, как мать Цю-бао поселилась в доме сюцая. Сюцай души не чаял в своем маленьком сыне и хотел доплатить еще сто юаней, чтобы мать Цю-бао осталась у него в доме. Но старая жена резко возражала против этого.
– Пока я жива, этому не бывать.
От возмущения сюцай всякий раз сопел носом. Подолгу молчал, затем с принужденной улыбкой говорил:
– Но ведь ребенок останется без матери?
Старая госпожа надменно смеялась:
– Неужели я не могу ее заменить?
Чувства молодой матери раздваивались. Быть служанкой в доме сюцая не так уж тяжело. Но три года истекают. А ведь ей дороги оба сына. Она не в силах покинуть маленького Цю-бао и не может лишиться старшего сына. Самое разумное бы остаться в доме сюцая. Отец Чунь-бао скоро умрет, он уже не жилец на этом свете. Тогда она могла бы попросить сюцая, чтобы он разрешил ей взять Чунь-бао.
Иногда, утомясь, мать присаживалась на крылечко. Цю-бао спал у нее на коленях. Лучи летнего солнца усыпляли, и матери все время казалось, будто рядом с ней Чунь-бао. Она хотела сказать обоим сыновьям что-то ласковое, тянулась к Чунь-бао, но рука ее повисала в воздухе.
Возле ворот стояла старая госпожа и пристально смотрела на мать. Глаза у нее были злые и строгие. «Уехать бы отсюда, – на уме у старухи недоброе», – думала молодая женщина. Однако Цю-бао начинал плакать, и она тотчас забывала обо всем на свете.
Сюцай задумал было пригласить сваху Шэнь, чтобы та узнала у скупщика кож, не согласится ли он за тридцать юаней, в крайнем случае – за пятьдесят, продлить срок действия купчей еще на три года.
– После пяти лет мальчик сможет обходиться без матери, – сказал он своей первой жене.
– Амитофо, – ответила она, перебирая четки. – У нее дома остался еще один сын. Ты должен вернуть ее законному мужу! Амитофо!
Сюцай, опустив голову и задыхаясь от волнения, проговорил:
– Но ты подумай, в три годика остаться без матери…
Однако старуха, отложив четки, упрямо настаивала:
– Я его сама воспитаю. Или ты боишься, что я его погублю?
Услышав эти слова, сюцай бросился к двери.
– Цю-бао – мой сын! – кричала ему вслед старуха. – Я не смогла родить тебе наследника, но ведь я твоя жена. Ты, видно, совсем рехнулся. И жить-то тебе осталось несколько лет, а все думаешь, как бы не лишиться этой бабы. А я не желаю, чтобы мое имя было рядом с ее именем на таблице предков.[11]
Старуха бранилась еще долго-долго, но сюцай был уже далеко и ничего не слышал.
Как-то летом на головке ребенка вскочил чирей, слегка повысилась температура. Старая госпожа много раз бегала к Бодисатве за снадобьем. Но мать была уверена, что у ее сына ничего серьезного; когда ему давали лекарство, он только зря плакал и весь покрывался потом. Мать потихоньку вылила снадобье.
Узнав об этом, старуха, притворно вздыхая, пожаловалась мужу:
– Ребенок болен, а ей все равно. Послушать ее, так он и не похудел вовсе! Нет у нее никакой любви к сыну, одна только видимость.
Сюцай промолчал.
Когда Цю-бао исполнился год, были устроены пышные именины. Собралось много гостей. Подарки принесли самые разные: одежду, лапшу, серебряный медальон с Буддой, позолоченного старичка – символ долголетия, который пришивают к шапочке. Гости от души поздравляли виновника торжества и желали ему долгой жизни. Лицо престарелого отца сияло, словно в лучах солнца.
Когда наступили сумерки, гости уселись за стол. Внезапно из темноты вынырнул какой-то человек и направился ко внутреннему дворику. Гости внимательно его оглядели. Судя по одежде, это был крестьянин; он весь зарос, одежда у него была заплатана, под мышкой торчал бумажный сверток. Сюцай подошел к нему и нерешительно спросил, откуда он. Тот, заикаясь, ответил. Только тогда хозяин догадался, кто это.
– Зачем ты привез подарок? – тихо спросил он. – Мог бы и без него прийти.
Скупщик кож боязливо глянул на гостей и сказал:
– Желаю вашему сыну долгих лет жизни.
Дрожащими руками он развернул сверток, и все увидели четыре больших посеребренных иероглифа, означающих: «Желаю долгих лет жизни!»
Тут появилась первая жена сюцая. Она мрачно оглядела пришедшего, но ничего не сказала. Из вежливости хозяин пригласил скупщика к столу. Гости стали перешептываться между собой.
Обильная выпивка и еда развязали всем языки и привели гостей в веселое настроение: они увлеченно играли в цайцюань, держали пари, кто больше выпьет, и так шумели, что тряслись стены. Только скупщик сидел молча, хотя и он тоже выпил. Никто с ним не разговаривал. Поглотив всю снедь, гости попрощались и стали расходиться.
