Мастейн. Автобиография иконы хеви-метала - [12]

По крайней мере, мне так казалось.

* * *

Примерно тогда же я на короткое время возобновил связь с отцом. Это произошло в июне 1978-го; мне было семнадцать, и я почему-то почувствовал сильное желание разыскать его. Мама с папой были уже давно в разводе, и он был такой призрачной фигурой в моей жизни, что мне просто нужно было убедиться самому, а все ли, что мне про него говорили, действительно правда. Воспоминания казались настолько отдаленными, что доверять им было нельзя – я больше не мог верить зловещим историям насилия, извергаемым сестрами или матерью.

Долго искать не пришлось, и, когда я позвонил ему и предложил встретиться, он, похоже, был искренне тронут.

– Давай, я не против. Когда?

– Как насчет этих выходных?

Мы встретились у него на квартире – мрачном небольшом местечке с минимальным количеством мебели и рваными обоями. Это был День отца, но праздник был почти неуместным. Я не чувствовал себя его сыном и не знаю, чувствовал ли он себя моим отцом. Мы были просто двумя чужаками, пытавшимися найти связь. Каких бы эмоций я ни ждал – ярость, радость, гордость, – мне стало ужасно грустно, когда я увидел его жалкую жизнь. Отец не выглядел как призрак из моих кошмаров; но он и не выглядел как успешный банкир, которым когда-то был. Он просто выглядел… старым. В какой-то момент я открыл холодильник, чтобы найти что-нибудь выпить, и был поражен тем, насколько там пусто. На дверце стояла небольшая банка майонеза с ржавым ободком. На средней полке лежала буханка хлеба, открытая, и крошки, просыпанные из пакета. Еще по холодильнику было разбросано несколько бутылок пива.

Вот и все.

Я не знал, что и сказать, поэтому просто захлопнул дверцу и сел за кухонный стол. Не помню, сколько времени я провел у отца. Помню, что извинялся за то, что я ужасный сын, у него выступили слезы на глазах, и он небрежно махнул рукой. Когда я уходил, мы обнялись и решили видеться чаще.

Этого не произошло. В следующий раз, когда я увидел отца, около недели спустя, он лежал на больничной койке, на искусственном жизнеобеспечении. Работа его в то время едва ли была привлекательной – он обслуживал кассовые аппараты для компании NCR[6].

По-видимому, как я это понял (хотя есть споры относительно событий, приведших к его смерти), папа сидел в баре, а потом поскользнулся на барном стуле и ударился головой. Хотелось бы мне думать, что он в это время работал на кассовом аппарате, и его смерть хотя бы в незначительной степени была благородной. Но вряд ли. Это все равно что мужика ловят в борделе, а он говорит: «Эээ… Да я просто посмотреть зашел». Отец был алкоголиком, и в баре у него случилось внутримозговое кровоизлияние. Сложно представить, что в этот момент папа находился в трезвом состоянии. Трагедия в том, что его можно было спасти, но к тому времени, как врачи нашли кого-нибудь из родственников, кто мог бы дать разрешение вскрыть череп и остановить давление, отец уже впал в кому. Представь себе. У тебя бывшая жена, четверо детей, и все живут в этом районе. Несколько братьев и сестер. Внуки. Но вот однажды с тобой происходит нечто ужасное, а позвонить некому – всем плевать.

Когда мне позвонила сестра Сьюзен, я встревожился не на шутку.

– Папа в больнице, – сказала она. – Немедленно приезжай!

– Что случилось?

– Просто поторопись.

И первым делом я схватил полулитровую бутылку виски Old Grand-Dad. Засунул в нагрудный карман, выбежал на улицу, прыгнул на мопед и помчался по Голденвест-стрит по шоссе вдоль побережья. Самое забавное, что я терпеть не мог виски; это была даже не моя бутылка, просто осталось какое-то дерьмо с вечеринки. Но я увидел эту бутылку и знал, что хотел кому-то сделать больно, и решил, что виски прекрасно справится с этой задачей.

До больницы в Коста-Месе я мог доехать с закрытыми глазами, хотя никогда там не был. Я знал район как свои пять пальцев, потому что, как блоха, прыгающая от собаки к собаке, скакал через округ Ориндж, округ Риверсайд, Лос-Анджелес и Сан Диего. Я помчался по шоссе, в одной руке бутылка, а другой держал руль. Когда я вбежал в палату, отец свернулся «калачиком», трубки, словно змеи, торчали из его тела, присоединенные к различным мониторам аппарата искусственного жизнеобеспечения. Сестры уже были там, выстроились у подножья его кровати, как три мудрые обезьяны. Никто не сказал ни слова, пока наконец Сьюзен не подвинулась ближе, почувствовав запах перегара и увидев мои покрасневшие глаза и почти пустую бутылку виски, торчащую из нагрудного кармана.

– Знаешь что? – начала она, и в голосе чувствовалось презрение.

– Что?

– Ты кончишь так же, как он.

Она сделала ударение на последнем слове – «он» – да так, что я не был уверен, кто из нас – я или мой отец – был настоящим объектом ее презрения. Я знал лишь, что пребывал в ярости. Негодовал, что отец умирает, когда я только начал его узнавать. Я злился, что сестра видела во мне те же черты характера, что привели папу к столь жалкому концу. Но больше всего злился сам на себя. В глубине души я боялся, что она права. Может быть, я бы закончил как мой отец, свернувшись на больничной койке, а мозг тонул в собственной жидкости, в окружении родственников с безразличными лицами, которым, казалось, просто насрать, жив я или уже мертв.