Мастерство Некрасова - [198]

Свою притчу Чернышевский завершает словами: «Надобно или уметь догадываться, или не пускаться в догадки».[435]

К подобным же приемам иносказательной речи относится, например, метафора в сатире «Недавнее время»:

Петербург недостатка в лакеях

Никогда не имел...

(II, 340)

Речь идет о бюрократах и придворных сановниках, делавших себе карьеру лакейской угодливостью.

2

Но не этот прием применения эзоповой речи характерен для революционных демократов шестидесятых годов.

Такие разовые, разрозненные, эпизодические действия против «оплошного врага», хотя порою, в силу необходимости, и были применяемы ими, казались им слабыми, недостаточно эффективными, и они поставили перед собою другую задачу: превратить эзопову речь в постоянно действующую, организованную, планомерную силу, ввести ее в свой повседневный обиход и, сделав ее привычной для широкого круга читателей, подчинить ее целям революционной борьбы.

В то время как определяющим моментом эпизодической, разовой эзоповой речи является, как мы видели, ее внезапность, ее неожиданность, исключающая всякую мысль о длительном и прочном воздействии на всю совокупность убеждений читателя, революционные демократы превратили эту речь в постоянное орудие своей пропаганды, исподволь приучая читателя к легальным формам своих нелегальных высказываний.

Характеристику этой второй разновидности революционно-демократической эзоповой речи мы находим в известном указании В. И. Ленина, что Чернышевский умел «и подцензурными статьями воспитывать настоящих революционеров».[436]

Так как всякое воспитание есть сравнительно долгий процесс и так как для революционного воспитания читателей Чернышевский на всем протяжении своей подцензурной работы мог пользоваться лишь этим языком недомолвок, обиняков, иносказаний, намеков, ясно, что одним из признаков эзоповского языка шестидесятых годов является длительность, систематичность, планомерность его применения. Ведь для того, чтобы, пользуясь этим языком, «воспитывать настоящих революционеров», нужно было не раз и не два, а регулярно, из месяца в месяц, из года в год, на глазах у всего цензурного ведомства, вести эту конспиративную речь, не только призывая к революционной борьбе, но и определяя тактику этой борьбы, намечая ее ближайшие приемы и методы.

Эта конспиративная речь сводилась не к зашифровке отдельных имен или слов, а к зашифровке идей.

В некрасовском «Современнике» был выработан особый писательский стиль, при помощи которого одна и та же идея какой-нибудь статьи или повести одновременно приобретала два совершенно различных значения: одно — явное для всех, вполне легальное, нисколько не нарушающее цензурных уставов, и второе — тайное, доступное лишь посвященным, имеющее не дозволенный цензурой смысл.

Только второе значение и существовало для этой категории читателей.

Первое в их глазах не имело цены, так как они видели в нем маскировку, камуфляж для цензуры. Например, знаменитая статья Чернышевского о тургеневской «Асе» могла показаться читателям чуждого лагеря статьей про обманутых девушек, от которых вероломно убежали возлюбленные, но посвященные читатели хорошо понимали, что статья направлена против либеральных дворян, щеголявших звонкими фразами о борьбе за народное счастье и готовых изменить интересам народа при первой же решительной классовой схватке.

Или вспомним, например, те страницы романа «Что делать?», где революция представлена в поэтическом образе прекрасной невесты, несущей влюбленному в нее жениху — народу русскому — неисчислимые блага и радости.

«Хороша ли его невеста? — Необыкновенно. — Есть ли приданое? — Теперь нет, но получает большое наследство. — Большое? — Очень большое. — Как велико? — Очень велико. — Тысяч до ста? — Гораздо больше. — А сколько же? — Да что об этом говорить, довольно того, что очень много. — В деньгах? — Есть и в деньгах. — Может быть, и в поместьях? — Да, есть и в поместьях. — Скоро? — Скоро. — А свадьба скоро ли? — Скоро. — Так и следует, Дмитрий Сергеевич, покуда еще не получила наследства, а то ведь от женихов отбою не будет. — Совершенная правда. — Да как это бог послал ему такое счастье, да как это не перехватили другие? — Да так; почти еще никто не знает, что она должна получить наследство» («Что делать?», гл. II, разд. VI).

Эту свою крепкую веру в близкий приход революции Чернышевский выразил в том же романе при помощи нескольких строк из одного стихотворения Некрасова. Введя их в текст романа, он тем самым намекнул на их подлинный смысл, утаенный от царской цензуры. Здесь эти строки прозвучали пророчеством о благах и радостях, которые принесет русским людям свобода.

Герои в романе поют свои любимые песни. Когда они пропели строку из некрасовского «Нового года»:

Да разлетится горе в прах, —

(I, 64)

Чернышевский подтвердил ее уверенным возгласом: «И разлетится!»

Когда же были пропеты дальнейшие строки:

И в обновленные сердца

Да снидет радость без конца! —

(I, 64)

Чернышевский заявил еще более веско:

«Так и будет — это видно».[437]

На таком двупланном языке Чернышевский написал многие десятки статей. Если бы не этот язык, и он, и Добролюбов, и Салтыков-Щедрин, и Некрасов очень часто бывали бы вынуждены отказаться от всякого общения с читателями.