Мастерская пряток - [3]

Революция — дело святое! Молоденькой девушкой пришла она в революцию. Не могла видеть, как царь и помещики обкрадывали народ. Лучшие земли — у царя и помещиков, заводы, железные дороги — у капиталистов. Народ нищий, ютится в подвалах, безграмотный. Она в селе учительствовала и видела, как умирали с голоду крестьянские детишки. Горе народное и заставило ее вступить на путь борьбы с царем. Она и с будущим своим мужем, Василием Семеновичем Голубевым, познакомилась в Сибири. Василия Семеновича гнали в Сибирь по этапу. Был он студентом и участвовал в студенческих волнениях. Из Петербургского университета его исключили, судили и приговорили к ссылке в Сибирь. Вместе с ним этапом шел друг Марии Петровны — Заичневский. Заичневский был уже пожилым человеком, известным революционером, сердце имел больное, но и его погнали в далекую Сибирь. На руки надели стальные цепи — кандалы, чтобы не смог убежать. Стояли сибирские зимы, с вьюгами и ветрами, леденящими душу. Василий Семенович простудился и заболел. Заболел тяжело и Заичневский. Их оставили в нетопленом доме под охраной солдат. Вот тогда-то и приехала Мария Петровна, чтобы спасти жизнь учителя. В революции Заичневский был ее учителем. Днями и ночами ухаживала она за больными, варила отвары, кормила с ложечки, словно маленьких детей. Падала от усталости, но друзей спасла. Правда, Василий Семенович так и остался на всю жизнь больным. Чахотка у него — грудь ноет, кашель, температура. Болеет часто. Марфуша в чугунке топит свиной жир, чтобы растирать ему грудь. От революционных дел отошел, испугался и не выдержал испытаний, которые на него обрушились. Он и ареста страшился, и тюрьмы. Нет, не боец он! Лелю и Катю любил, как и она, самозабвенно. Радовался дому, семье. Начал почему-то верить, что с царем можно договориться мирным путем. Стал писать об этом в газетах и сделался известным журналистом.

Мария Петровна его не осуждала, но понять не могла. Как можно живое дело революции сменить на пустозвонные статьи в газетах…

Дом на Мало-Сергиевской выбирала она. В доме было два выхода, чтобы легче спасаться от шпиков. И тайники — один в чулане, заваленном дровами, другой в печи, из которой вынимался заветный кирпич. Было и полено с секретом, и бочка с двойным дном… В дом Голубевых доставлялась литература «от бесов». Эта литература поступала из-за границы, привозили ее специальные люди, агенты «Искры». И она была агентом «Искры» по Поволжью, к тому же распространяла литературу по городу Саратову.

И сегодня она не спала — ждала агента «Искры».

— Мама, мама… — послышался голос Лели. — Твой шпик стоит у фонаря…

Мария Петровна торопливо оглянулась и увидела Лелю. Худую, бледную. В длинной ночной сорочке. С тонкой шейкой. И огромными глазами на испуганном лице. Девочка бесшумно подошла босыми ногами, мягко ступая по ковровой дорожке.

«Экая неумеха! — ругнула себя Мария Петровна. — Размечталась и о детях забыла. И этот проклятый чугунок на столе и горячий утюг…»

Чугунок с кипящей водой как и горячий утюг были необходимыми, когда она разбирала письма, полученные из Женевы.

Письма были не простые, а особенные. И писала их по-особенному. Вместо чернил в кружку наливали молоко. На столе стояли не чернильницы, а кружки. Письма писали длинные и обстоятельные, посылали долгие приветы и поклоны несуществующим родственникам и знакомым. И был в этих письмах секрет — расстояние между строчками чуть больше, чем в обычных. Писали письмо фиолетовыми или черными чернилами, а потом обмакивали перо в молоко и вписывали между строк то, о чем не должна знать полиция. Молоко высохнет, и строки станут невидимыми. Если нужно прочитать такое письмо, то его проглаживали горячим утюгом. Молоко запекалось, и проступали коричневые буквы. Вот почему на столе стоял горячий утюг, который так удивил Лелю и огорчил Марию Петровну.

В отдельных случаях для прочтения тайнописи письма приходилось его держать над паром. Тогда нужен был чугунок, который наверняка заметила Леля.

Вот и проступят написанные строки, и тайное станет явным.

И опять себя ругала Мария Петровна: «Дуреха… Дуреха… Тоже мне конспиратор… Мышей уже разучилась ловить!»

Она сердилась на себя за невнимательность, ибо всегда считала, что в подполье нет мелочей.

Мария Петровна накинула шаль на плечи и отнесла чугунок на кухню.

Прокричала кукушка. Выскочила на крылечко часов и начала махать крылышками. Домик у кукушки резной, крылечко расписное. И гири, заскрипев цепью, поползли вниз. Один… Два… Три…

«Ба, да уже три часа ночи… Скоро рассвет, — сокрушалась Мария Петровна и, подхватив на руки Лелю, привалилась к спинке дивана. — Леля стала большой и скоро все начнет понимать… Нужно будет с ней как-то поговорить, объяснить хорошенько… Только мала Леля, мала… Вот и откладывает она свой разговор. А Леля уже о шпике заговорила… Эти познания, конечно, от Марфуши. Но и шпики теряют всякий стыд и совесть, так и шатаются около дома… Неужто и в непогоду торчат? Плохо дело, коли так. Значит, скоро арестуют… Арестуют при первой оплошности… А девочки… — Щемящая боль сдавила ее сердце. — Опять придется их бросать. Василий Семенович такой больной… Значит, вся надежда на Марфушу».