Мастерок - [2]

— Иван Петрович, не тяните за душу, дайте послушать, — загалдели собравшиеся.

— Сейчас, сейчас, записать я ее действительно успел от начала и до конца, я эту волну всегда караулю, а включается запись от автомата, так что это не я в общем-то молодец, а он — автомат. То, что я слышал, просто потрясающе. Сейчас послушаем. Только вот что: я уже знаю, о чем она. Давайте выйдем, станем лицом к Солнцу и пирамидам и послушаем.

Все молча поднялись и по очереди выскользнули из палатки.

Солнце склонялось к горизонту, и лучи его, озаряя пирамиды, летели ввысь, в чернеющее небо.

Пирамиды были словно очерчены ясными контурами. Чернота звездного неба была там — впереди, как бы ближе взмывались косые лучи уходящего Солнца; резкие переходы света и тени, вычерченные грани пирамид — все это перемешало черные краски неба с картин Куинджи и яркость солнца с картин Рериха, делало видимое фантастическим и нереальным.

Все затаили дыхание, всматриваясь в эту красоту… и тут воздух задрожал, ожив мощным голосом, сильным и красивым. Пел мужчина, и от его песни все замерли. Слова песни словно переносили собравшихся в далекое прошлое…

Жрец мастерок в мои руки вложил,

Кто я без бога? Что мог и чем жил?

Гнал я по полю тучных быков,

Чтобы властвовал царь и не вымер народ.

Было время, под Солнцем парящим я жил,

Жену полюбил и детей народил,

Старший сын красивым и стройным ходил,

Меч, копье, щит тяжелый носил.

Уходил с легионом, жена не спала,

Все смотрела в пустыню, все сына ждала.

Было счастье большое — домой приходил,

Из походов далеких дары приносил,

Но фракиец стрелой ему сердце пронзил,

И не знаю я, кто его в землю зарыл.

И была еще дочь — любви красота

И стройна, высока, весела и умна,

Но вот злой победитель однажды пришел

И красавицу дочь в рабыни увел.

Не смогла пережить наше горе жена

И однажды под вечер на небо ушла.

Я проплакал всю ночь, я богов призывал,

Но в тоске и слезах лишь быка потерял.

Долго били, срамили, пытали меня,

Будто Хава моя быка увела.

Будто там, в небесах, тоже пища нужна.

И теперь я один, вместо песен детей

Слышу стук, перезвон железных цепей.

А в руках мастерок, предо мною стена,

Отделила от жизни меня навсегда.

Нет ни Солнца, ни рек, ни пустыни песка,

И должна не дрожать больная рука.

Гладкой будет сегодня у храма стена…

Вот придет фараон, самый мудрый из всех,

Он наместник богов, не допустит он грех,

Он обнимет меня и за труд одарит,

Взглянет прямо в глаза, цепи снять повелит,

Накормить он прикажет, дать чистой воды

И посмотрит на нас и на наши труды.

На стене он увидит себя и великого Ра

И в единстве великом еще и жреца.

Я согну свою спину, колени склоню,

Фараону и Солнцу я гимн пропою.

И прикажет светлейший наш царь-фараон

Отпустить нас на волю, ведь любит нас он.

Выйду к свету, закрою от Солнца глаза,

И вернутся ко мне и мой сын и жена,

Буду счастлив опять, буду жить и страдать

И быков по полям пыльной тучей гонять,

А пока предо мною стена и стена

И в разъеденных известью язвах рука…

Бог мой, Ра, фараон, помоги,

Внука мне хоть на миг покажи,

Пусть он будет счастливей меня,

Бог мой, Ра, пусть потомки услышат меня.

Голос умолк, а песня еще витала рядом, теплый воздух еще дрожал обращением к потомкам, а уже хотелось ее услышать вновь, еще и еще…

Молчание нарушил Иван Петрович.

— Ну как? Понравилось?

— Еще бы, да и как может не понравиться, ведь это настоящая, я уверен, именно настоящая, а не копия, скопировать это просто невозможно! — страстно воскликнул Женя, самый молодой из археологов.

— А почему это не стилизация под старину, выполненная каким-либо современным талантом или, как еще называют, талантом современности? Где доказательства, что «отсюда песня»? Кто доказал? — вступила в спор Натали.

— Вот что, пошли в палатку, там чай попьем и поговорим, — предложил Иван Петрович, — я вам кое-что расскажу.

Чай был крепкий, с сибирской душицей, аромат растекался по палатке и будоражил и без того возбужденных людей.

— Так все-таки почему вы отрицаете, что это талант современности, сейчас что угодно можно скопировать. Моны Лизы висят в квартирах, копии той, настоящей, а не отличишь. Я у одного шапку Мономаха видела, даже примерить намеревалась — оказалась копия, голограмма, — горячо продолжала свою мысль Натали, — почему же нельзя скопировать? Скажете: чтобы скопировать, все равно надо иметь подлинные. Правильно. А может, кто-то сам придумывает?

— Натали, я поддерживаю мнение Жени. И вот почему. Язык, понимаешь, язык именно тот, тех времен, он не подвержен редуцированию тысячелетних наслоений и метаморфоз, как это было с английским языком на Американском континенте. Это язык, открытый Шампольоном, язык ожившего тогда Розеттского камня. Я давно занимаюсь этими песнями. В их внезапном появлении есть что-то мистическое. Они словно восставшая из пепла птица Феникс. Но наверняка здесь замешан человек, и человек небескорыстный. Очевидно, эти сенсации приносят ему определенную выгоду, может быть, деньги. Так вот, я давно интересуюсь этими песнями, их звучало в нынешне первозданном виде одиннадцать. Вот что характерно. Песни майя звучали на языке Монтесумы, песни Индии — на языке времен Мохенджо-Даро, песни Африки содержали воспевание Тассилии, Лалибелы, песни египтян, как мы слышали, на языке Тутанхамона и Рамзеса. Все в этих песнях — стиль, содержание, язык, риторическая манера — утверждает подлинность песен.