Мастера русского стихотворного перевода. Том 2 - [9]

И тот волшебный край, где зрел я, как виденье,

Прекрасные глаза, всех мук моих причину.

Благословляю скорбь и первую кручину,

В какую вверг меня Амур в жестоком мщенье,

И страшный лук его, и стрел его язвленье,

И боль сердечных ран, с которой жизнь покину.

Благословляю все те нежные названья,

Какими призывал ее к себе, — все стоны,

Все вздохи, слезы все и страстные желанья.

Благословляю все сонеты и канцоны,

Ей в честь сложенные, и все мои мечтанья,

В каких явился мне прекрасный образ донны!

<1888>

Джордж Гордон Байрон

457.

Ах, плачьте, как плакали мы на реках вавилонских!

Отчизна в плену, запустение в храмах сионских!

Ах, плачьте! о камень разбиты Иудины лиры;

В обители бога возносятся гордо кумиры.

Где ныне омоем свои истомленные ноги?

Сионские песни смирят ли на сердце тревоги?

По-прежнему ль лира Иуды наш слух очарует?

По-прежнему ль сердце от звуков ее возликует?

В чужбине скитаться навек осужденное племя,

Где сбросишь на отдых с рамен своих тяжкое бремя?

Есть гнезда у горлиц, нора у лукавой лисицы;

Тебе же, Израиль, остались одни лишь гробницы!

<1859>

458. Дон Жуан.

Из песни II

Подмытый морем, дикий и пустой,

Весь берег тот с нависшими скалами

Был огражден, как армией, грядой

Подводных скал, иззубренный местами

Заливами (приют от бури злой),

Где вой валов, катящихся рядами,

Смолкал лишь в долгий летний день, когда,

Как в озере, спят в море волн стада.

Едва плескал о берег вал безмолвный,

Как пенится шампанское в тиши,

Когда бокал кипит до края полный —

Отрада сердцу, вешний дождь души!

Люблю вина живительные волны,

И против них что хочешь мне пиши,

Я стану петь: «Вина и дев веселья!

И содовой воды потом с похмелья!»

Нам, существам разумным, нужен хмель.

Всё в жизни лучшее одно — похмелье!

Богатство, честь, вино, любовь — вот цель

И наших дел и нашего безделья.

Без сока гроздий, пышное досель,

Засохло б древо жизни и веселья.

Напейся ж пьян, читатель дорогой,

И завтра, встав с больною головой,

Зови слугу, вели принесть рейнвейна

И содовой воды. Уж много, много лет

Напиток сей я пью благоговейно.

Ничто на свете — ни льдяной шербет,

Ни первый плеск пустынного бассейна,

Ни сам макон, багровый как рассвет,

Так после странствий, битв, любви и скуки

Не утолит, как он, в нас жажды муки.

Стремнины скал… Я, кажется, об них

Стал говорить?.. Так точно. Скал вершины,

Как небеса, безмолвны; ветер стих;

Пески не зыблются; молчат пучины.

Всё спит кругом; порой лишь птиц морских

Раздастся крик, да всплещутся дельфины,

Иль зашумит, ударившись о риф,

Немолчных струй чуть видимый прилив.

Они гуляют. Дома нет пирата:

Крейсировать пустился он на юг.

А у Гайде ни матери, ни брата —

Одна лишь Зоя делит с ней досуг;

Но, долг служанки исполняя свято,

Она при ней лишь только для услуг:

Плетет ей косы, вести ей приносит

Да за труды себе нарядов просит.

Был час, когда садится за холмом

Лазоревым круг солнца раскаленный,

Когда горит в пожаре заревом

Весь мир земной, затихший, усыпленный,

С одной страны обвит полувенцом

Далеких гор, с другой — холодной, сонной

Пучиной вод и розовой зарей

С сверкающей вечернею звездой.

По камышкам, в песках сверкавшим ярко,

Они идут вдоль усыпленных вод;

Друг другу руку жмут рукою жаркой

И, между скал найдя прохладный грот,

В мрак гулких зал с кристальной дивной аркой,

Воздвигнутой причудой непогод,

Они вступают и, обнявшись нежно,

Любуются зарею безмятежно.

Глядят на небо: там простерт шатер,

Как беспредельный океан пурпурный;

Глядят на волн сверкающих простор:

Там всходит месяц из волны лазурной;

Они друг в друга устремляют взор:

Взор их очей пылает страстью бурной,

И в трепете, при звонком плеске струй,

Они уста смыкают в поцелуй —

В горячий, долгий поцелуй, где младость

И пыл любви, как в фокусе одном

Лучи небес, в одну слилися радость,

В тот поцелуй, с чьим пламенем знаком

Лишь только тот, кто ведал жизни сладость,

Когда в нас кровь клокочет кипятком

II каждый пульс как молния трепещет,

И каждый взгляд огнем восторга блещет.

Забыв весь мир в порывах огневых,

Они минут блаженства не считали;

Но если б даже и считали их,

Всю сумму чувств они сочли б едва ли

За миг один, и в этот сладкий миг,

Когда они речей не обретали,

Какой-то демон влек уста к устам,

Как мед душистый пчел влечет к цветам.

<1875>

Вильям Вордсворт

459. Сонет

Отшельницам не тесно жить по кельям;

В пещерах жизнь пустыннику легка;

Весь день поэт не сходит с чердака;

Работница поет за рукодельем;

Ткач любит стан свой; в Форнер-Фелльс к ущельям

Пчела с полей летит издалека,

Чтоб утонуть там в чашечке цветка;

И узники живут в тюрьме с весельем.

Вот почему так любо мне замкнуть,

В час отдыха, мысль вольную поэта

В размере трудном тесного сонета.

Я рад, когда он в сердце чье-нибудь,

Узнавшее излишней воли бремя,

Прольет отраду, как и мне, на время.

<1875>

А. Н. Апухтин

Николаус Ленау

460.

Вечер бурный и дождливый

Гаснет… Всё молчит кругом;

Только грустно шепчут ивы,

Наклоняясь над прудом.

Я покинул край счастливый…

Слезы жгучие тоски —

Лейтесь, лейтесь… Плачут ивы,

Ветер клонит тростники.

Ты одна сквозь мрак тоскливый

Светишь, друг, мне иногда,

Как сквозь плачущие ивы

Светит вечера звезда.

1858

Генрих Гейне

461.

Три мудрых царя из полуденных стран

    Кричали, шатаясь по свету:

«Скажите, ребята, нам путь в Вифлеем!» —