Мастера и шедевры. Том 3 - [26]
Николай Васильевич Томский вспоминал:
— Шадр с самых первых дней отдал свой пламенный талант революции. Герои его творений той поры — образы нового человека, рожденного Октябрем. Эти скульптуры сразу вошли в нашу жизнь и как бы стали частью нашего бытия…
Надгробие В. М. Фриче с сыном. Деталь.
Я хорошо помню Ивана Дмитриевича, его приезд в Ленинград.
Он был добр и сердечен.
Знал всех, особенно скульпторов. Горячо делился своими творческими планами.
Был очень искренен и благожелателен к своим собратьям по искусству…
Шадр был Гражданин.
Патриот и большой Мастер.
Чудесный чистый Человек!
«Скульптура должна не экспонироваться — жить!» — говорил Иван Дмитриевич Шадр.
Известно, с каким восхищением он отзывался о «Медном всаднике» Фальконе, о «Минине и Пожарском» Мартоса, которые жили в ансамбле своих площадей.
Скульптура — каменная, бронзовая летопись эпохи.
Чем художественнее, чем обильнее будут наши памятники, тем заметнее, тем весомее будет след нашего времени в истории…
Но как важно, чтобы эти вечные свидетели, эти строки летописи были истинным искусством!
В белом безмолвии ночного сквера особенно отчетливо, зримо ощущаешь грозную картину баррикадного боя, воссозданную творением Шадра…
В зимнем беззвучии будто слышишь грохот пальбы, рев огня, яростные крики сражающихся, свист пуль, осколков. Красная Пресня.
Пятый год…
Пусть силы еще неравны… Пусть смерть молодого борца неизбежна. Но она — во имя грядущего, во имя победы света над мраком. Во славу жизни свершает свой подвиг герой.
Тихо. Одинокие, редкие снежинки летят, летят из черной бездны январского неба.
Горят сиреневые луны фонарей. Вдали за частоколом голых деревьев мерцают теплые окна домов.
Мелькают немые огни машин… Вечерняя мирная столица.
Бессонно, остро, пронзительно глядят на меня глаза молодого, безымянного героя пресненских баррикад…
,…. Самое важное для художника, — писал Шадр, — отразить духовную сущность эпохи».
… Иван Шадр — классик нашего искусства. Это сегодня ясно всем и не требует доказательств. Его творчество — пример служения Родине. Шадр — личность яркая, самобытная. Творчество ваятеля поражает своей духовной наполненностью, великолепной пластикой.
Его скульптуры — жемчужины собраний Третьяковки и Русского музея.
Но вернемся на миг в далекий 1928 год и вспомним, как поносили «знатоки» его «Булыжник- оружие пролетариата».
Эти бойкие перья изматывали нервы мастера, лишали покоя.
Поношение превосходного создания Шадра было безмерно. Хотя миллионный зритель сразу оценил и всем сердцем принял его образ.
Но тогдашняя художественная критика болела любовью к «формотворчеству» и облыжно охаивала скульптуру Шадра.
Прошло больше шестидесяти лет.
К счастью, искусство нашей страны не пошло по пути модернизма. За эти годы создан ряд монументов, памятников, портретных скульптур, продолжавших традиции Ивана Шадра, Веры Мухиной, Коненкова…
Но вот беда: нет-нет, да и появится где-нибудь на выставке огрубленный примитивный уродец или, что еще хуже, — на площади одного из наших городов.
И что печально: не перевелись еще защитники этих примитивных подобий человека, воздающие им хвалу как эталонам художественности.
Страшно то, что по этим безликим «творениям» далекий потомок будет судить о нашем времени, о его буднях, успехах и невзгодах.
Как радостно, когда на выставках молодежи встречаешь работы молодых скульпторов, в которых чувствуется наряду со свежестью пластических решений еще и присутствие школы, великих традиций таких мастеров, как Роден, Бурдель, Майоль, Мухина, Коненков, Матвеев, Шадр.
Автопортрет
БОРИС КУСТОДИЕВ
Что за диво? На обычно тихой улице — толчея.
Почему такая давка на тротуаре у входа в особняк? Почему такая сутолока в вестибюле, в гардеробе?
Подъезжают машина за машиной к парадному подъезду, их обступают молодые и немолодые люди:
«Нет ли лишнего билета?..»
Рядом с большой афишей выстраивается молчаливая очередь из публики поскромнее и потише, которая все же мечтает проникнуть в заветные высокие двери, когда схлынет поток счастливых обладателей приглашений. Кстати, несколько забегая вперед, необходимо доверительно сообщить, что очередь людей не иссякала у этого дома полтора месяца, невзирая на капризы московской погоды.
Не иссякала ни на час.
Наконец и мы, влекомые людской толпою, не спеша, ступеньку за ступенькой одолеваем белую парадную мраморную лестницу.
В первом зале нас встречает хозяйка.
Румяное, свежее лицо ее приветливо. Тугие косы, уложенные короной, венчают гордую головку. Красавица рада гостям, ее соболиные брови чуть приподняты, карие глаза блестят. Она прелестна и величава. В ней вся роскошь женской красы. И ласковая ми лота и упрямая непокорность. Она самолюбива и добра.
Еще миг — и она степенно шагнет вперед, навстречу гостям, и поклонится.
Тогда мы увидим серебряную стежку пробора, сверкнут рубиновые серьги, зашуршат тяжелые складки лилового шелкового платья, блеснет рдяным огнем большая брошь, зашелестит черный платок, усыпанный лазурными, шафранными, пунцовыми, янтарными цветами, обрамленными изумрудной зеленью…
Она степенно опустит лебяжью белую руку, низко, чуть не касаясь пола кружевным платком, и мы явственно услышим любезное сердцу: «Добро пожаловать!»
