Мастера и шедевры. Том 1 - [5]
Поэтому так бесконечно тревожно, а порою почти испуганно всматривается фараон в свое будущее.
Тяжелые тени бродят по его лицу и создают эту трепетную множественность состояний, свойственную лишь живому лицу, и, однако, маска Тутанхамона обладает этим колдовским качеством — быть живой или почти живой. И эта задумчивость, порою даже меланхоличность переходит иногда в угнетенность… и мягкость, и, да простят меня за этот современный термин, интеллигентность.
Но главное, что поразило меня с первой минуты знакомства с юношей, — это ощущение драмы, жизненной трагедии, которое не мог заслонить золотой блеск полированного металла.
В сочетании несовместимых понятий, древнего деспота и рефлексирующего, болезненного юноши, в невероятной тонкости трактовки скульптуры — вся уникальность этого нетленного шедевра искусства всех времен и народов. Все величие абсолютизма канонической власти египетского монарха и весь ужас бессилия молодого человека перед лицом иерархии жрецов — этой касты потенциальных заговорщиков с тысячелетним опытом организации дворцовых переворотов, интриг и просто тайных убийств.
Тутанхамон с царицей.
Весь груз высоких государственных обязанностей и неотвратимых случайностей, неотразимых, как рок. .
И снова и снова не первый раз в мои размышления ворвался колдун. Свет.
Я забыл рассказать, что в это первое мое знакомство с Тутанхамоном в музее был выходной день. В пустынных, молчаливых залах царила тишина. И только маленькая киногруппа снимала фильм о сокровищах гробницы Тутанхамона. Блики света от яркого юпитера побежали по округлым щекам, пухлым губам юноши, заиграли в темных зрачках. Вмиг исчезли десятки столетий, и я увидел совсем рядом с маской склоненное над ней прекрасное лицо молодой вдовы фараона Анхесенамон, дочери великой Нефертити. Юная царица рыдает. В руках у нее венок из синих-синих васильков. Я увидел явственно напряженное лицо злого гения и будущего фараона Эйе, не сводившего глаз с царицы. Великая и в то же время такая житейская коллизия престолонаследия разыгрывалась у драгоценного саркофага усопшего властелина… Бегут, бегут золотые, ослепительные блики на разбуженном светом металле. Тайная, невероятной силы мощь таланта ваятеля была заложена при создании этой скульптуры, и этот заряд дарования художника передается нам через тьму веков… Сверкают золото, драгоценные сплавы, бирюзовые, синие… Смальта. Сердолик. Лазурит. Неугасимая краса вечно живых камней, уложенных в тончайшую мозаику украшений фараона. Горит, горит яркое солнце бога XX века — электричества — и озаряет сына древнего бога солнца Амона — Тутанхамона…
Я попросил оператора разрешить мне посмотреть в телеобъектив на маску фараона…
«Прямо человек», — сказал мне оператор и поставил новый телевик — «пятьсот» …
На меня в упор глядело юное золотодышащее лицо. Царь пронзительно и печально смотрел на меня… Огромные глаза снова вопрошали с тревогой: «Зачем вы нарушили мой покой?» Дистанция тысячелетий провалилась в бездну. Власть оптики приблизила меня вплотную к маске. Я видел мельчайшие поры металла, передо мною ослепительно сверкала бирюза. Священные коршун и змея приготовились напасть на меня и защищать своего господина.
На какой-то миг мне стало не по себе… Я в какие-то доли минуты вспомнил все мифические истории, связанные с проклятием фараона, вызвавшие столько шума в прессе двадцатых годов… Но в тот же миг я представил себе серьезное и вдохновенное лицо Говарда Картера, открывшего сокровища Тутанхамона, и мне стало стыдно…
«Совсем живой», — как во сне я услышал голос молодого оператора и вернулся в март месяц, в Москву, в сегодня…
Погас слепящий свет юпитеров. Московские сумерки, холодные, призрачные, озарили синими бликами голову юноши и особенно ясно обозначили черты усталости и обреченности.
Ушла в другие залы киногруппа.
Зазвучала тишина…
Откуда-то издалека ворчал, ворчал огромный город. Вечерело. Голубой свет лег на надбровья, еще яснее прочертил глазницы, про лепил нервные ноздри, скользнул по полудетским губам, по пухлому подбородку. Ушли в тень атрибуты власти — украшения, фальшивая борода, орнаментика головного убора — клафта. Погасло сияние золота, унеся с собою все признаки показного, суетного величия. Все временное и преходящее.
На меня из сумерек глядело лицо обреченного юноши, жертвы большой игры Эйе и жрецов Египта. Передо мною был почти мальчик со всеми его горестями, невзгодами, полный несбывшихся надежд и несвершившихся мечтаний. Вечно юный и неумирающий человек… Упала мишурная завеса призрачной славы. Умолк шепот льстецов. Ушла власть.
Я увидел Тутанхамона последних дней его короткой, но яркой событиями жизни и, казалось, вознесенного судьбою до невероятных по тем временам высот могущества и поверженного роком в прах…
Стемнело.
Я подошел ближе к фараону. Чуть раскосые, подернутые влажной дымкой глаза юного царя, казалось, вопрошали меня: «Ты понял?»
Кто-то внезапно зажег свет. И все стало на место. Наваждение вмиг пропало, исчезло. Передо мною был застывший в своем величии государь Верхнего и Нижнего Египта.
Последний фараон XVIII династии. Богоравный, но по трагическим обстоятельствам причисленный к фараонам-еретикам, бывший Тутанхатон, а после ставший Тутанхамоном и умерший моложе двадцати лет. Причина смерти не установлена.
