Мастер игры в го - [24]

Летний свет, врывавшийся в комнату, был таким ослепительным, что мастер, сидевший спиной к улице, превратился в какой-то темный зловещий силуэт. Никто из присутствовавших не поднимал головы и не смотрел на него. Даже Отакэ, который обычно любил пошутить, в тот день не проронил ни слова.

Неужели даже в таких условиях необходимо продолжать матч? Ведь это неминуемо отразится на игре! Мне было жаль мастера. Писатель Наоки Сандзюго[28] незадолго до своей безвременной кончины писал в необычном для него романе под названием «Я» следующее:

«Завидую тем, кто играет в го. Ведь игра в го, если считать ее бесполезным пустяком, бесполезна, как ничто другое, если же высоко ценить ее, то по ценности ничто с ней не сравнится».

Помню у Наоки дома жила сова, с которой он разговаривал: «Ну, как ты? Не устала от одиночества?» Сова терзала валявшуюся на столе газету, рвала ее в клочья. В газете была напечатана партия мастера Хо-нинобо и У Циньюаня, которую из-за болезни мастера так и не удалось закончить. Наоки размышлял об удивительных чарах игры в го, о чистоте борьбы в этой игре, а также старался определить ценность своего литературного труда «для масс». И вдруг безо всякой связи с предыдущим сказал:

«Я очень устал. Сегодня до девяти вечера я должен написать тридцать страниц, а уже пятый час. Ну и что? Почему бы не повозиться денек с совой? Ведь я работаю не для себя, я работаю ради журналистики и ради семьи. И та и другая ко мне равнодушны».

Наоки Сандзюго и познакомил меня с мастером Хонинобо и У Циньюанем.

В облике Наоки незадолго до смерти было что-то потустороннее, и вот сейчас в сидевшем перед нами мастере тоже было что-то не от мира сего.

Тем не менее в тот день партия продвинулась на 9 ходов. Когда Отакэ думал над 99-м ходом, настало время записи хода — 12.30. Сюсай отошел от доски, оставив Отакэ в одиночестве. Неожиданно, впервые за весь день, послышался смех. Мастер, спокойно затягиваясь сигаретой, сказал: «Когда я был учеником, с сигаретами было трудно, я курил трубку… Если в, трубку попадала какая-нибудь труха из кармана, все равно курил, она не мешала».

Подул свежий ветерок. Так как мастера возле доски не было, Отакэ сбросил накидку-хаори.

Когда партия наконец была отложена и все разошлись по своим номерам, мастер, к моему удивлению, сел играть в сёги. Его партнером был Онода. За сёги последовала партия в маджонг.

Я не смог усидеть в гостинице и сбежал в «Беседку блаженства» в Тоносава. Там я написал очередной репортаж и на следующее утро уехал в Каруидзава, где с семьей снимал летнюю дачу.

27

Мастер, казалось, был одержим игрой. Было очевидно, что сидеть и играть в наглухо закупоренной комнате вредно для его здоровья, но он, несмотря на плохое самочувствие, не придавал этому никакого значения. Возможно, для того, чтобы отвлечься от партии в го, мастеру требовалась игра, и ничто другое. На прогулки он не ходил.

Люди, для которых игра — профессия, чаще всего любят и другие игры, но у Сюсая отношение к ним было особенным. Он играл не для развлечения и не чувствовал меры. В игре он был упорен, и казалось, мог играть без конца, изо дня в день, не зная отдыха. Он не отвлекался от игры, не выказывал никаких признаков скуки, — демон игры терзал его неотступно. Видеть это порой было страшно. Играл ли он в маджонг или на бильярде, неважно: он забывал обо всем на свете, точно так же, как и за игрой в го. Партнеры его нередко тяготились, но сам мастер был невероятно серьезен, и упрекнуть его было невозможно. Это были не грезы наяву, как бывает у других людей — казалось, мастер мысленно уходил куда-то далеко-далеко.

Даже короткий промежуток после очередной партии до ужина мастер заполнял игрой. Если его секундант Ивамото задерживался за вечерней чашечкой сакэ, мастер, не в силах ждать, отправлялся за ним сам.

В первый же игровой день в Хаконэ, как только закончилась процедура записи хода, Отакэ, удалившись в свой номер, вызвал прислугу: «Нельзя ли принести сюда доску для го?» Вскоре из номера послышался стук камней: он, несомненно, разбирал партию. А Сюсай, переодевшись в легкое кимоно, направился в комнату организаторов, сел играть в рэндзю, без труда обыграл меня пять или шесть раз кряду, а потом сказал: «Эта игра, нинуки[29], одно баловство, неинтересно. Давайте, Ураками-сан, сыграем лучше в сёги. У вас, кажется, есть комплект?» Он быстро встал и пошел впереди меня. После меня он играл с Ивамото, дав ему фору — ладью, но закончить партию до ужина они не успели. А после ужина слегка выпивший Ивамото сидел вразвалку и похлопывал себя рукой по выглядывавшей из-под кимоно ноге. Он проиграл.

Из комнаты Отакэ и после ужина какое-то время доносился стук камней, однако вскоре он спустился к нам и тоже сел играть в сёги, сначала с журналистом Фуна-дой, потом со мной. Каждому из нас он дал фору и, судя по всему, был в хорошем настроении.

— Эх, как только сажусь играть в сёги, сразу же хочется петь, вы уж меня извините. Правда-правда, я очень люблю сёги. Почему я профессионал го, а не сёги? Непонятно. Я ведь в сёги научился играть раньше, чем в го, года в четыре. Научился-то раньше, а играю хуже. — Приговаривая так, он напевал детские и народные песенки, сыпал остротами и вообще довольно шумно веселился.