Мастер Баллантрэ - [8]

Дорога была полна разного шатавшегося народа. Как только толпа увидела мистера Генри, она принялась свистеть, орать и горланить во все горло: «А, Иуда, куда ты дел мастера Баллантрэ? Скажи, где бедные молодые люди, которые отправились в поход вместе с ним?»

Кто-то решился даже бросить в мистера Генри камень, но толпа набросилась на злоумышленника и пристыдила его, указывая на ехавших рядом с ним старика-лорда и мисс Алисон.

Не прошло и десяти минут с тех пор, как лорд выехал, как он уже убедился в том, что мистер Генри был прав и что ему не следовало показываться на улице. Он не сказал ни слова, но повернул лошадь и, опустив голову на грудь, уехал с сыном и родственницей обратно домой.

Мисс Алисон также не сказала ни одного слова, но мысли ее, без сомнения, были сильно заняты только что случившимся происшествием. Гордость ее страдала, так как и она была из рода Дьюри, и ей было жаль ее родственника, с которым так несправедливо и грубо обращались.

Всю следующую после этого события ночь она провела без сна.

Ее за многое нельзя было не осуждать, но за то, что она в эту ночь так страдала, ей можно было простить ее прежние несимпатичные поступки.

Когда настало утро, она первым делом отправилась к старику-лорду и, усевшись рядом с ним на свое обычное место, сказала:

— Если Генри все еще любит меня, то я согласна выйти за него замуж. — К мистеру Генри она обратилась со следующими словами: — Любви, Генри, я дать вам не могу, но Бог свидетель, я от всей души жалею вас.

Первого июня 1748 года они повенчались. В декабре этого самого года я в первый раз переступил порог дома лорда Деррисдира, и все, что после этого дня случилось в этой семье, произошло при мне, я очевидец всего происшедшего.

ГЛАВА II Перечень событий (Продолжение)

В холодный туманный день в конце декабря я оканчивал путешествие, которое предпринял. Кто мог быть моим проводником во время этого путешествия, если не Пэти Макморланд, брат Тэма! Несмотря на то, что это был десятилетний мальчишка, он рассказал мне такое множество грязных сплетен, каких я в жизни еще никогда не слышал. Он заимствовал их, очевидно, у своего брата. Я в то время был еще молодым человеком и поэтому не мудрено, что мое любопытство было сильнее гордости. Я желал бы видеть человека, который, странствуя долго и в такую холодную погоду, не заинтересовался бы рассказами о людях, живших или живущих в той стране, в которой он сам собирается жить, тем более, когда ему показывают даже те места, где то или другое событие случилось.

Пока мы проходили мимо болота, я наслушался уже вдоволь рассказов о том, что случилось в Клавергаузе, а когда мы очутились на опушке леса, я знал уже множество чертовских рассказов. Когда мы прошли мимо аббатства, я слушал рассказы о старых монахах и свободных торговцах, которые поселились в его развалинах и устроили там себе кладовую. Чтобы легче сбывать свои товары, торговцы эти поселились на расстоянии пушечного выстрела от поместья Деррисдир. О жителях же этого поместья, а в особенности о бедном мистере Генри мальчишка рассказывал мне больше всего и говорил он о них только дурное.

Слушая рассказы мальчугана, я получил такое сильное предубеждение против семейства, которому я собирался служить, что был крайне удивлен, когда я увидел перед собой, под Аббатским холмом, пресимпатичное поместье, расположенное на берегу защищенного от ветра залива. Поместье это и было поместьем лорда Деррисдира. Дом, в котором жил лорд, был выстроен во французском или итальянском стиле, я не знаток в этом деле, и производил очень хорошее впечатление, а окружен он был такими роскошными садами, лужайками и кустарниками, каких я никогда еще не видел.

Содержание этих роскошных садов и цветников требовало больших расходов, и деньги эти могли бы быть употреблены с большей пользой для семейства, если бы их потратили на то, чтобы выкупить поместье.

Мистер Генри сам вышел ко мне навстречу, чтобы приветствовать меня. Это был высокий, темноволосый молодой человек (все Дьюри-Деррисдир были брюнеты), с открытым, но невеселым лицом, атлетического телосложения, но, кажется, не особенно крепкого здоровья. Он, нисколько не гордясь, взял меня за руку и, ласково разговаривая со мной, втянул меня вслед за собой в дом. Он не дал мне даже снять моих дорожных сапог, а повел меня прямо в зал и представил меня своему отцу.

Было еще светло, и первое, что мне в комнате бросилось в глаза, был ромб из белого стекла в середине щита, нарисованного на раскрашенном окне, который, как мне казалось, портил впечатление, производимое красивым, роскошным залом с висящими на стенах портретами, раскрашенными потолками и высеченным из мрамора камином, у которого милорд сидел и читал своего «Ливия».

У него было такое же открытое лицо, как и у его сына, мистера Генри, но он был только несколько худощавее и еще любезнее.

Он, как мне помнится, задал мне множество вопросов, осведомился у меня относительно Эдинбургской коллегии, где я кончил курс, и расспрашивал меня о различных профессорах, с которыми, равно как и с их специальностью, он был, как я заметил, хорошо знаком, и, таким образом, я, разговаривая с ним о хорошо известных мне предметах, в самом скором времени почувствовал себя на новом месте как дома.