Мастер Баллантрэ - [18]

Дул сильный ветер, и море страшно бушевало, так что в продолжение всего дня мы почти ничего не ели и не пили, до такой степени беспрерывное волнение воды действовало на наше расположение духа, а ночью ветер, как бы желая показать нам, до какой силы он может дойти, задул с северо-востока и превратился в ураган.

Мы заснули, когда вдруг вой ветра и беготня матросов по палубе разбудили нас. Я думал, что последний час наш настал, до такой степени я испугался, когда услыхал эту страшную бурю, и мысли мои невольно обратились к Богу. Баллантрэ смеялся надо мной и поддразнивал меня и своими глупыми шутками приводил меня еще больше в ужас. В такие часы, когда жизнь человека висит на волоске, если в душе его живут религиозные чувства, он яснее, чем когда-либо, понимает, что он беспомощное существо, и что если Бог ему не поможет, он пропал. Ни один друг не в силах помочь ему, все они такие же беспомощные существа, как и он сам. Так как я человек религиозный, то я счел нужным вставить это замечание.

Три дня продолжалась буря, и в продолжение трех дней мы лежали в каюте и почти ничего не ели, за исключением сухарей. На четвертый день ветер утих, и наш корабль, с которого буря снесла мачты, понесся по волнам. Капитан не имел никакого понятия о том, где мы находимся, он вообще плохо знал путь и ничего не делал, как только возносил мольбы к Божьей Матери, что с его стороны было очень хорошо, но ведь не в этом одном заключается обязанность капитана корабля.

По моему мнению, единственная возможность нашего спасения из этого затруднительного положения заключалась лишь в том, если бы какой-нибудь другой корабль пришел к нам на выручку и взял бы нас к себе на борт. Хорошо, если только это будет не английский корабль, в противном же случае мне и Баллантрэ грозила бы опять-таки опасность.

Пятый и шестой день прошли, а мы все еще качались на волнах, и волны несли нас, куда им было угодно. На седьмой день к кораблю кое-как приделали мачту, и он пошел по ветру. В продолжение всего этого времени его несло по направлению к юго-западу, особенно во время бури его, должно быть, очень далеко туда занесло.

Девятый день настал, а мы все еще носились бесцельно по морю. Погода была холодная и пасмурная, и море сильно волновалось. Не было никакого сомнения в том, что нас снова ожидала буря.

Мы находились в критическом положении, и радость наша была безгранична, когда мы вдалеке увидели небольшой корабль, шедший к нам навстречу, и когда мы убедились, что он подходит все ближе и ближе к нашему кораблю «Sainte-Marie».

Но радость наша продолжалась недолго. Когда корабль остановился и спустил лодку, чтобы перевезти нас к себе, мы увидели, каков экипаж этого корабля: это были какие-то грязные, полупьяные парни. Они с криком, пением, гиканьем и проклятиями влезли к нам на палубу и, обнажив кортики, принялись хозяйничать у нас.

Капитан корабля был грубый, неопрятный мужик, со смуглым лицом и черными курчавыми волосами. Имя его было Тиич. Это был известный морской разбойник. Он также явился к нам на палубу и без стеснения принялся командовать и кричать. Кличка его была «Сатана», а корабль свой он называл «Ад», хотя название корабля было «Сарра». Человек этот походил на какого-то полоумного, и в то время, как я смотрел на него, меня охватывал ужас. Я шепнул мастеру Баллантрэ на ухо, что я не желал бы быть одним из последних, которых убивают, так как ждать подобной очереди ужасно, и что я молю в душе Бога, чтобы пытка наша скорее кончилась и чтобы, если нам суждено быть убитыми, нас убили бы уже поскорее, а не мучили.

Мастер Баллантрэ в знак согласия кивнул мне только головой.

— Эй вы, мастер Тиич, — обратился я к атаману пиратов, — если вы сатана, то вот к вашим услугам черт.

Эта шутка чрезвычайно понравилась ему, и, благодаря ей, меня, Баллантрэ и еще двоих из нас, в качестве служителей сатаны, перевезли на корабль в лодке, так как других, между прочим и шкипера, заставили перейти на корабль по доске, перекинутой с одного борта на другой. Так как один корабль от другого находился на далеком расстоянии и доска, вследствие волнения, качалась, то перейти по ней и не упасть в воду было большим подвигом.

Глядя на эту опасную переправу моих спутников, я страшно побледнел. Я не помню кто, мастер ли Тиич, или кто-то из пиратов, сделал по этому поводу замечание, и поэтому я знал, что я побледнел; помню только, что в то время я был в таком страхе, что у меня даже мысли путались.

Чтобы загладить впечатление, которое произвела моя бледность, и не подать виду, что я испугался (иначе меня непременно заставили бы пройтись по доске), я, набравшись храбрости, принялся шутить и болтать всякий вздор и таким образом угодил Тиичу и спасся от перехода по доске; но когда я уселся в лодку, которую огромные волны так и подбрасывали и которая должна была доставить меня на корабль пиратов, и я очутился в обществе полупьяных негодяев, я испытывал такой страх, что едва в силах был говорить. Но, несмотря на то, что ноги у меня были словно налиты свинцом, а язык у меня еле-еле ворочался, я все-таки сказал несколько удачных шуток и острот.