Массена - [23]

Эксплуатация живой человеческой силы достигала таких неслыханных даже в Америке размеров, что наиболее тихие и забитые рабочие начинали волноваться. И обратиться за помощью было не к кому. Тред-юнионы явно держали руку правительства и кричали о патриотизме, о германском варварстве, о необходимости приносить все силы в жертву «святому делу войны» и не требовать ничего лишнего.

И, к довершению беды, разрасталась дороговизна. Каждый месяц европейского безумия, обогащавший Штаты потоком золота, поднимал цены на жизненные продукты.

И с каждым днем на заводе стали все чаще и чаще раздаваться голоса:

— Так нельзя жить! Мы голодаем, несмотря на высокий заработок! Наши жены и дети умирают от недоедания!

— Мы пропадаем ни за грош! Это хуже всякой каторги!

— Нас вышвыривают без предупреждения и берут китайцев! От этих желтых дьяволов нет прохода! А еще говорят, что Америка для американцев!

— Хлеб вчера опять вскочил на три цента!

— Это все война! Долой войну!

И общий вопль негодования, тоски, усталости и нескончаемой муки выливался в этих двух словах:

— Долой войну!

Среди этих мучимых внутренним огнем людей не было даже особой необходимости агитировать. Они уже были готовы и к забастовке, и к восстанию, и к смерти…

Утром первого июня 1915 года Джек застал на заводе Массена необычную картину.

Обычно шумный и гулкий завод молчал, словно уснувший великан. Но сон его был тревожен и более походил на бред, чем на спокойный отдых. Станки молчали. Маховики остановились, и от них уже не веяло душным и пыльным ветром. Не слышно было острого щелканья забойщиков в капсюльном отделении, не визжали стальные пилы и резаки. Не грохотали тележки по каменному полу в мастерских. Было тихо, странно и жутко тихо.

Но завод не умер. Массена не был пуст. Он был полон рабочих.

Бледные, худые люди с серьезными, строгими лицами собирались везде в группы. Разговоров почти не было слышно. Но всем и каждому было ясно, что не далее, как сегодня же, разговор все-таки начнется. Но говорить будут уже не люди, а револьверы и винтовки…

С правлением завода разговоры людей велись уже целую неделю. Люди поставили свои требования. Завод их отверг. Тогда люди сказали: «Мы не будем работать на войну и на капиталистов, которые ведут войну!» Управление ответило: «Мы заставим вас силой работать, потому что ваш отказ — измена родине!» Но все знали, что эти слова — ложь. Родина была тут не при чем! И тогда рабочие в последний раз заявили: «Работа прекращается. Долой войну!» А правление вместо ответа вызвало войска. Завод был оцеплен со всех сторон, хотя солдат и не было видно. Они прятались в окрестных зданиях и дворах.

Рабочие были вооружены. Джек знал, что уже в течение долгого времени оружие вносилось на завод и пряталось в разных потаенных местах. Гольт, пользуясь «Глорианой», уносил в каждую свободную минуту то винтовки, то ящик с патронами из своего таинственного склада и переправлял их на завод. Случалось, что и Джек занимался этим, но Гольт не посвятил его в местонахождение склада. Он давал Джеку то оружие и припасы, которые хранились в некотором количестве у него на квартире и которые необходимо было перенести в более сокровенные и более доступные в нужный момент места внутри завода. «Глориана» работала чрезвычайно успешно и ни разу не сыграла ни с Гольтом, ни с Джеком никакой досадной штуки.

Джек был сегодня в особом, небывалом настроении. Обычная мальчишеская шутливость и беспечность с него слетели, как легкая пыль. Предстоял серьезный и, по правде сказать, страшный день. Это была война. Самая настоящая война, с выстрелами, с возможностью смерти в любой момент. Джек прекрасно понимал, что отступление невозможно и что его не будет. Правда, с ним была «Глориана». Гольт вчера вернул ее. Но если люди не видят человека, освещенного таинственными лучами «Глорианы», то пули отлично видят его. А уйти, бежать с завода в величественные и тяжкие минуты борьбы, — Джек, конечно, ни за что не пошел бы на это!

Он сегодня еще не видал Гольта. Немец-механик вчера вечером в последний раз дал Джеку кое-какие поручения и на всякий случай по-братски расцеловался с ним: кто знает, что могло принести им обоим сегодняшнее восстание?

Это произошло все-таки совсем неожиданно…

Джек утомился нервным ожиданием и совершенно нечаянно прикорнул в уголке и задремал. Его разбудили звуки разбитого стекла и сухого щелканья пуль о стенную штукатурку.

Он вскочил на ноги с замиранием сердца. Значит, это не сон! Значит, в самом деле началось!..

Он убедился, что «Глориана» с ним. Она была в замшевом мешочке на груди.

У Джека был револьвер. Но он решительно не знал, что ему сейчас делать.

Разрабатывая в подробностях план забастовки и вооруженного сопротивления, Гольт не дал Джеку никакой определенной роли. Он словно забыл об этом или не считал нужным после того, как Джек так много помог в предварительной стадии. Несколько минут юноша колебался, не зная, что ему предпринять. Между тем, пальба разгоралась. Он понял, что солдаты еще не вошли на завод, а стреляли откуда-то издали. Их пальба почти не была слышна. Зато заводские винтовки и маузеры гремели все чаще и чаще со всех сторон. Рабочие заняли все мастерские, которые выходили на улицы, и палили прямо из окон. Стреляли с крыши, с чердаков. Завод походил на огромный, трещащий и вспыхивающий сотнями огней костер. И костер этот все разгорался.