Масорка - [59]

— Как, вы не хотите мне отвечать? — продолжал он. — Ну хорошо, тогда я буду говорить один. Скажите, сеньора кузина, желаете ли вы, чтобы сеньора Барроль сама приехала за вами, или же вы в своей карете заедете за сеньорой Барроль?

— Я заеду за ней! — ответила донья Эрмоса, стараясь улыбнуться.

— Ну, слава Богу, я вижу, вы улыбаетесь, и вы тоже, сеньор, благословен будет Бахус, бог веселья! А я уж было подумал, что вы на самом деле сердитесь на меня за то, что я случайно слышал частичку того, что вы хотели бы сказать друг другу в этом таинственном волшебном замке, где рано или поздно я поселюсь с моей Авророй. Ведь вы мне одолжите его, сеньора Эрмоса?

— Да, с радостью!

— Прекрасно! Ну, а теперь условимся: в десять часов, если это тебе удобно…

— Нет, я желала бы позднее.

— Ну хорошо, в одиннадцать часов.

— Нельзя ли еще позже?

— Ну, в полночь?

— Да, часов в двенадцать лучше всего!

— Итак, в двенадцать часов ночи ты заедешь за Авророй, чтобы везти ее на бал, потому что сеньора Барроль только с этим условием соглашается отпустить дочь.

— Значит, решено!

— Кто будет сопровождать тебя, Эрмоса?

— Я! — поспешно воскликнул дон Луис.

— Потише, кабальеро, потише вы сегодня никоим образом не будете сопровождать сеньору, тем более в двенадцать часов ночи.

— Но как же сеньора поедет одна?

— Разве возможно, чтобы ты ехал с нею в ночь двадцать четвертого мая? — продолжал дон Мигель, пристально глядя на своего друга и делая ударение на последних словах.

Дон Луис потупил взор, но донья Эрмоса сразу поняла, что в словах дона Мигеля кроется какая-то тайна, и обратилась к нему с вопросом.

— Могу я узнать, чем отличается ночь двадцать четвертого мая от любой другой ночи для сеньора, который хочет сопровождать меня?

— Замечание твое весьма основательно, милая Эрмоса, но есть вещи, которые мы, мужчины, не можем сообщать вам!

— А, дело касается политики!

— Возможно!

— Я, конечно, не имею ни малейшего права требовать, чтобы этот кабальеро сопровождал меня, но мне кажется, что я имею право попросить вас быть осторожными.

— Я тебе ручаюсь за Луиса!

— За обоих! — поспешно добавила донья Эрмоса.

— Ну, хорошо, за обоих! Так, значит, решено, в полночь ты будешь у Авроры. Педро будет за кучера, а слуга Луиса — за лакея. Когда приедешь к мадам Барроль, ты сядешь в их экипаж и поедешь с Авророй, а твоя карета заедет за тобой часа в четыре.

— Ох, четыре часа, уж это слишком поздно, мне кажется, что для той жертвы, какую я приношу, этого слишком много!

— Я знаю, Эрмоса, что для тебя это действительно жертва, но ты должна пойти на это ради безопасности твоего дома и в то же время ради дона Луиса; я уже говорил тебе раз десять, что твое отсутствие на балу, в честь доньи Мануэлы, тем более что ты получила приглашение от нее лично и, кроме того, была звана и Августиной, будет воспринято ими как злоумышленный отказ, нам это даром не пройдет. Августина очень дорожит твоим присутствием, и если ты уедешь с бала раньше других, это настроит против тебя не только ее, но и всех приглашенных.

— Ах, да какое мне дело до всех этих людей! — презрительно воскликнула она.

— Вы правы, какое вам дело до удовольствия или неудовольствия этих людей, знаешь Мигель, я ведь никогда не разделял твоего мнения на этот счет, я полагаю, что донья Эрмоса вовсе не должна оказывать им этой чести и ехать на бал для нее унизительно! — сказал дон Луис.

— Прекрасно! Превосходно! — воскликнул Мигель, поочередно раскланиваясь перед своей кузиной и перед своим Г другом. — Вы оба вдохновенные люди! Вы вполне убедили меня, какое заблуждение, какое безумие советовать донье Эрмосе ехать на этот бал! Нет, пусть она не едет, но тогда пусть позаботится сжечь свои голубые занавески, деликатным сеньорам Масорки, которые, без всякого сомнения, нанесут ей на днях визит.

— Эти негодяи! У меня в доме? Ты шутишь, Мигель! — воскликнула донья Эрмоса, полная негодования и гнева. — Мои слуги поступят с ними так же, как поступают с уличными, бродячими собаками они вышвырнут их на улицу.

— Превосходно! Прелестно! Блистательно! — продолжал дон Мигель, злорадно, как им показалось, потирая руки и откидываясь на спинку дивана. — Как твои раны?—добавил он холодным, безучастным тоном.

Нервная дрожь пробежала при этих словах по телу доньи Эрмосы.

Дон Луис не ответил ни слова.

Оба они поняли, вернее угадали мысль дона Мигеля.

— Я еду на этот бал, Мигель! — сказала молодая женщина, украдкой смахивая слезу.

— Ужасно, что все это из-за меня! — воскликнул дон Луис, вскочив с дивана и расхаживая огромными шагами по комнате, несмотря на ужаснейшую боль, какую ему причиняла при этом его рана.

— Ради Бога! — воскликнул дон Мигель. — Что ты делаешь, Луис? Да ты совсем обезумел! — И он силой заставил его сесть. — Я вижу, с вами надо обращаться, как с малыми детьми. Неужели вы не понимаете, что я думаю только о вашей безопасности? Мне стоило большого труда убедить мадам Барроль отпустить на этот бал свою дочь, но ты, Эрмоса, ведь, знаешь, что все мы в опасности — уже занесены кинжалы, и смерть где-то рядом, но мы должны спастись во что бы то ни стало; и вот ценой этой ничтожной жертвы для тебя жертвы я хочу защитить вас и себя тоже, хочу прояснить над нами горизонт, отстранить хоть на время тяготеющие над нами ужасные предчувствия, мучительные ожидания и страх чего-то ужасного. Сегодня я нуждаюсь в расположении, доверии и даже в уважении этих людей, когда настанет час возмездия, сбросить с себя маску и… — он оборвал на этом слове свою речь и со свойственным ему редким самообладанием придал своему лицу, озабоченному и серьезному, обычную беспечную улыбку, не желая окончательно раскрывать перед кузиной свои политические убеждения. — Итак ты едешь? Решено?