Масорка - [37]

— Скажите, так я буду знать!

— Послушного, покорного, почтительного сына Николасы. Но я все же не ушел, я хотел убедиться, что мне ничто не угрожает и поэтому стал внимательно прислушиваться. Николаса предложила постлать сыну постель, но он отказался, сказав, что должен сейчас же вернуться к губернатору, что он приехал эстафетой из провинции Тукуман и только что вручил депеши.

— Ну, продолжайте, — сказал дон Мигель, не упуская ни одной подробности.

— Каждое слово запечатлелось в моей памяти на всю жизнь, он сказал ей: что эти депеши написаны богатейшими людьми провинции Тукуман, которые, вероятно, сообщали губернатору, о действиях генерала Ла Мадрида. Николаса, любопытная, как все женщины, стала его расспрашивать, а сын, умоляя сохранить все в строжайшей тайне, сообщил ей, что Ла Мадрид, как только прибыл в Тукуман, публично отрекся от Росаса и восстал против него, народ с великой радостью поддержал его. Губернатор назначил Ла Мадрида главнокомандующим всеми войсками и милицией всей провинции, а начальником главного штаба назначен полковник дон Лоренсо Лугоньес, командиром гвардейских кирасир — полковник дон Мариано Аха. Представь себе, дитя мое, какое впечатление произвели на меня эти вести.

— Да, да, но продолжайте, — сказал дон Мигель, жадностью ловя каждое слово, но внешне оставаясь равнодушным и безучастным.

— Все, что затем рассказывал молодой человек своей матери, касалось торжеств, празднеств и ликований в провинциях, которые почти все восстали против Росаса.

— Он не называл никаких имен? Не сказал при этом ничего особенного?

— Нет ничего, он пробыл у нее не более десяти минут и затем уехал, оставив ей немного денег, прощаясь, он поцеловал ей руку и обещал приехать сегодня, если только его не ушлют с раннего утра. Ах, какой это сын! Я расскажу тебе целую повесть…

— Сколько ему лет?

— О, он еще молодой, лет двадцать, двадцать три, не более, блондин, высокий, горбоносый, красивый парень.

— В двадцать два года человек редко бывает злым, а сын, который так заботится о своей матери, должен быть хорошим человеком, Зачем ему обманывать мать? Нет, наверно, все это правда. Святое провидение, благодарю тебя! — прошептал про себя дон Мигель, не обратив внимания на последние слова своего учителя.

— Прекрасно, допустим, все, что вы сказали про генерала Ла Мадрида, сущая правда, но все же я не понимаю, почему вы желаете попасть в тюрьму.

— Откровенно говоря, мне не верится чтобы ты был сторонником правительства, которое хочет лишь смут и крови.

— Сеньор, все, что вы пожелаете сказать мне, я сохраню в строжайшей тайне, но я не вижу оснований говорить о моих политических убеждениях.

—' Ну, хорошо, я знаю, ты осторожен, но я хотел сказать, что поведение генерала Ла Мадрида ужасно возмутит сеньора губернатора, а его гнев, конечно, сообщится всем этим кабальеро, которых ни ты, ни я не имеем чести знать, будь уверен — нам послал их ад. Вот почему я полагаю, что все угрозы, которые мы ежедневно читаем в газете, должны осуществиться; эти черти будут и ранить, и убивать направо и налево, и несмотря на глубокую убежденность в полной своей невиновности, я не уверен, что меня не убьют, хотя бы по ошибке. Вот этого-то я и хочу избежать, и в этом ты должен мне помочь, мой добрый, дорогой, любимый Мигель. Понял ты меня, наконец?

— По-моему, вам лучше сидеть дома, запершись на все замки, покуда не пройдет гроза.

— Что же случится, если я последую твоему совету? Они ворвутся ко мне, желая попасть к моему соседу, и вместо того, чтобы убить Туана де Лос Полотеса, убьют дона Кандидо Родригеса, бывшего профессора чистописания, человека смирного, скромного, почтенного, нравственного и добродетельного.

— О! Это было бы ужасно.

— Да, сеньор, ужасно, ведь мне пришлось бы пострадать безвинно.

— Но что же делать?

— Избежать этого, спастись, воспрепятствовать!

— Но как?

— Очень просто — посадить в тюрьму, но не по приказанию губернатора, а просто так, по какой-нибудь пустой причине; губернатор меня не знает и так как я буду сидеть в тюрьме не за политическое преступление, то он и не издаст против меня никакого кровавого указа. В тюрьму эти демоны не ворвутся, я буду жить в тюрьме так же спокойно и счастливо, как в своем доме, и не буду бояться там солдат, напротив, они защитят меня от нападения бешеных буянов из народа, а главное всякого рода ошибок.

— Все это чистая нелепость, но даже допустив, что все это разумно, какого черта! Как я вас засажу? Под каким предлогом?

— Ничего нет легче, мой план уже готов. Ты поедешь сейчас к Викторике и скажешь, что я жестоко оскорбил тебя и что ты просишь, посадить меня в тюрьму до начала судебного разбирательства. Меня берут, и я не протестую, ты, конечно, никакого судебного иска против меня не затеваешь, и я сижу в тюрьме до тех пор, пока сам не попрошу тебя возвратить мне свободу.

— Но, сеньор, в нашей стране, как вам известно, не в обычае, чтобы молодой человек моих лет жаловался суду, когда он оскорблен другим лицом, однако ваше положение меня беспокоит, — сказал дон Мигель, мысленно соображая, как можно использовать этого одержимого безумным страхом человека, который, вероятно, теперь покорится его любому капризу, лишь бы только оградить себя от мнимых грядущих напастей.