Масонская проза - [23]

Рослый ухоженный брат, сидевший через стол от него (его звали Пол, и, судя по всему, он был то ли юристом, то ли инженером), вмешался в разговор и начал рассказывать о каком-то пустыре за Типвалем на Сомме, где по никому не известным причинам на целом акре перекопанной воронками земли вдруг разрослась какая-то могучая и высокая трава.

– Там только надо порыться, чтобы ее найти, потому что и сорняков там море, да еще и мины встречаются, бомбы и всякое такое, потому что никто до сих пор там ими не занимался и не вывозил никуда.

– Когда я там был в последний раз, – сказал Бевин, – я думал, там так все и останется до Страшного суда. Ну, ты знаешь, как оно все было там в овраге за сахарным заводом. А через два дня все разбомбили, просто сровняли с землей, да даже еще хуже – буквально в пыль разнесли. Они думали, что сент-фирминский арсенал накрыли.

Он взял бутерброд и стал не торопясь жевать, время от времени отирая лицо, поскольку ночь стояла душноватая.

– Да уж, – протянул Пол. – Я иногда думаю, что мир таков, каков он есть, потому что Судный день все не наступает и постепенно теряется вера в справедливость. Нам же, по сути, ничего потом уже было не нужно – только чтобы справедливость восторжествовала. А если этого нет, то как будто тебе из-под ног выбивают опору.

– И я того же мнения, – ответил Бевин. – Нам все эти разговоры и переговоры потом были до лампочки. Мы тоже хотели только справедливости. Ведь как ни крути, кто-то всегда прав, а кто-то неправ. Нельзя же так просто: все поссорились, потом все помирились, поцеловались – и как будто не было ничего.

Сидевший справа от меня худой смуглый брат, воздававший должное холодному пирогу со свининой (с нашими пирогами никакие другие не сравнятся, потому что у нас они свои, домашние), вдруг поднял на нас длинное лицо, на котором поблескивал недобрым безумным огоньком стеклянный глаз.

– Я так скажу, – произнес он, – больше никогда. Это теперь мой девиз. Больше – никогда.

– Вот именно, у меня такой же, – отозвался Пол. – По крайней мере, до следующего раза. А ты из Сиднея что ли?

– Как ты догадался?

– Считай, ты сам и сказал, – улыбнулся Пол.

Бевин тоже усмехнулся и добавил:

– Ваш акцент ни с каким другим не спутаешь. Ну как вы там, сделали уже себе республику?

– Нет пока, но еще сделаем.

– Ну вперед, кто ж вам мешает?

Австралиец нахмурился:

– Да это-то понятно, что не мешает. Потому мы… потому мы так на вас и злимся. – Он откинул голову назад и внезапно беззаботно рассмеялся. – Что ж это у вас за империя такая, которой все равно, кто что делает?

– И это я тоже от ваших уже слыхал, – со смехом сказал Бевин. – Я ваших как облупленных знаю.

– А где ты их столько перевидать-то успел? А я, кстати, Ортон, но не из тичборнских Ортонов.

– В Галлиполи. Правда, они, в основном, были там мертвые. Мы с моим батальоном там войну начинали. Потеряли около половины.

– Это вам повезло. Нас они всех подчистую выкосили за пару дней. А помнишь госпиталь на пляже? – спросил Ортон.

– Да. И еще человека без лица, который там проповедовал. – Бевин выпрямился на стуле.

– Ну да, пока не помер, – понизил голос австралиец.

– А потом… – еще тише продолжил Бевин.

– Боже мой! Ты что, был там в ту ночь?

Бевин кивнул. Австралиец собирался еще что-то сказать, но закашлялся, а потом брат справа отвлек его разговором о лошадях, а Бевин снова погрузился в разработку планов по организации плантации пряных трав вместе с ухоженным братом напротив.

В конце застолья, когда разожгли трубки, австралиец снова через мою голову окликнул Бевина, а чуть позже, когда все стали кучковаться по интересам, мы трое оказались в большом преддверии, завешенном репродукциями в рамках. Вскоре к нам вошел тот брат, который сидел через стол от Бевина, и присел рядом, прямо под портретами отцов-основателей системы Эмулейшен Питера Гилкса и Бартона Уилсона.

Австралиец разразился традиционным для жителя любой молодой страны горестным монологом о национальных проблемах, мол, англичане не ценят и унижают его народ, в то время как пресса истерит по поводу их самоопределения и пустословит о якобы мнимом величии новой нации.

– Ну уж нет, тут ты неправ, – помолчав, сказал Пол. – Нам же вообще некогда было вами заниматься. Мы же воевали, тут о выживании шла речь. А вы там теперь просто болеете обычными болезнями роста. Лет через триста, не больше, вы ими переболеете. Если, конечно, вообще столько протянете.

– А кто, интересно, нам помешает? – огрызнулся Ортон.

Разговор снова вышел на магистраль глобальной стратегии и открывающихся перед молодой страной тактических возможностей, причем с обеих сторон выдвигали обоснованные предположения и спорили беззлобно и спокойно, иногда, впрочем, повышая голос – но только потому, что в дальнем конце преддверия вокруг пианино собралась другая группа братьев, настроенных попеть не просто безголосо, но еще и громко. Мы с Бевином просто слушали спорщиков и помалкивали.

– Нет, ничего-то я в таких вопросах не понимаю, – сказал наконец Бевин. – Они мне не по зубам. Но вот чего бы я точно не хотел, так это заиметь себе врага из ваших.

– С чего это? – уставился на него Ортон стеклянным глазом.