Маски. Незримые узы - [16]

Несмотря на осеннюю прохладу, он был одет только в простую легкую хлопчатобумажную рубашку и джинсы, как бы демонстрируя, что его согревает внутренняя энергия.

В другой ситуации Аликс просто прошла бы мимо — подобные митинги были обычным явлением, но сама постановка действа заинтриговала ее: организовав акцию протеста на ступенях здания суда, парень замахнулся на общественные устои.

Он обладал полемическим даром, которому могли бы позавидовать адвокаты высшего класса, и густым баритоном, становящимся поочередно язвительным, уничтожающим, вкрадчивым, возбуждающим.

— Остановите войну во Вьетнаме! — призывал он. — Перенесите ее туда, где ей настоящее место, — на улицы, в суды, в ваши сердца!

Аликс протиснулась поближе, движимая противоречивыми чувствами, потому что оратор говорил вещи, в которых она не решалась признаться самой себе: эта война была жестокой и бессмысленной. Для дочери Льюиса Брайдена подобные мысли посчитались бы ересью, и лучше было бы на них не зацикливаться.

И все же выступающий приковывал к себе внимание. Очень быстро и доходчиво он обрисовал суть американской политики, подверг ее осмеянию и доказал, что ей самое место на свалке истории. К тому моменту и Аликс, и вся толпа уже смотрели ему в рот как зачарованные.

Внезапно он остановился, улыбнулся победоносной, обращенной ко всем улыбкой и принялся ритмично скандировать:

— «К черту, нет!» — наш ответ!

Широко размахивая в такт руками, он словно дирижировал присоединяющимися к нему голосами.

Как загипнотизированная, Аликс тоже произносила за ним, видимо, только что родившийся лозунг.

— Пусть они услышат вас! — засмеялся он, кивая головой в сторону здания суда. — «К черту, нет!» — наш ответ!

Подняв кверху руки, он начал размеренно и негромко, но постепенно голос его креп, словно он черпал силы в криках толпы, пока, как показалось, не завибрировали даже булыжники, которыми была вымощена площадь.

Позже Аликс узнала, что этот эффект достигается автоматически. Но тогда, выкрикивая вместе со всеми хриплым голосом так понравившийся лозунг, она полностью относила магию происходившего на счет заводилы на трибуне. Она была им совершенно очарована.

Сэм Мэттьюз буквально излучал сексуальную энергию. Его тело словно рвалось на свободу из оков одежды: крепкие бедра, мускулистые икры, мужское естество — все подчеркивалось тесно облегающими джинсами. А сжатый кулак мог бы быть вылеплен самим Роденом.

В своих мечтах и снах Аликс уже знала это тело. Оно сливалось с ее собственным бессчетное число раз, овладевало им сотней способов… Только тогда Он не имел лица. Она осторожно продвинулась в первые ряды. Ее плоть буквально пела от восторга.

Вблизи внешняя привлекательность трибуна куда-то испарилась. Ничего общего с кинозвездой, героем ее девичьих грез: грубо высеченные черты лица, широкие скулы, неухоженная кожа в оспинах… Высокий лоб полузакрыт густыми прядями черных кудрявых волос. Что касается волос, то впоследствии он утверждал, что это, якобы, наследство бабушки-индеанки, но Аликс так никогда и не узнала, правду ли он говорил, потому что Сэм был по необходимости фантазером, и легенда об «индейской крови» могла возникнуть для отражения возможных нападок. Например, когда Мэттьюзу язвительно замечали, что если уж ему так не нравится Америка, то пусть убирается туда, откуда пришел, он мог ответить: «Я коренной американец, парень. Это ты пришел на мою землю!»

Но вся информация поступит к ней позже, а в тот ясный осенний день Аликс рассматривала Сэма с благоговейным трепетом, без тени скептицизма.

Он стоял расставив ноги и наблюдал, каких демонов выпустил на волю. Потом, точно уловив момент, когда крики стали постепенно стихать, а напряжение — ослабевать, снова воздел руки к небу.

— Молодцы! — воскликнул он. — Просто здорово! Но одних лозунгов мало. — Он слегка наклонился вперед и понизил голос: — Может кто-нибудь помочь мне и притащить сюда мусорную корзину? Любую, какая попадется где-нибудь здесь рядом.

Двое студентов-старшекурсников оказали ему эту услугу, притащив железный бачок, битком набитый банками из-под кока-колы и старыми газетами.

— Прекрасно! — произнес Сэм Мэттьюз. — Большая любезность со стороны славного города Бостона. Спасибо мэру Уайту.

Кто-то в толпе захихикал. Сэм присел на корточки и поковырялся в бачке.

— Ну вот, друзья, готово загореться! Великолепный мусор, осталось только его поджечь. Кто-нибудь из вас знает, что такое аутодафе? В Испании времен инквизиции существовал такой «акт веры» — аутодафе — публичное осуждение и сожжение на костре грешников. — Он полез в карман своей рубашки и достал оттуда кусочек бумаги.

— Это моя повестка. Она олицетворяет собой циничность, оскорбление всех идеалов, за которые раньше боролась эта страна. — Из другого кармана Сэм вытащил оранжевую зажигалку «Крикет». — А это, друзья, факел свободы. И теперь я хочу, чтобы каждый присутствующий здесь мужчина внес свою лепту в костер справедливости. Передайте мне свои повестки! Час пробил, братья! Сегодня или никогда! Не упустите момент, разожгите это пламя! Пусть его жар почувствуют в Белом Доме! Пришло время, когда настоящие мужчины делают свой выбор… Что такое? Я слышу, как кто-то бормочет о нарушении закона? Ничего подобного! Просто скажите себе, что настоящее преступление — только трусость!